А еще я звоню любимой… Рассказываю, как скучаю и жду нашей встречи, как сильно люблю… Слушаю ее журчащий ручейком голос в динамике и впадаю в транс. Закрываю глаза и представляю нашу встречу – Варька будет смотреть на меня, облизывать губы и часто дышать, заламывать руки от волнения и предвкушения. Предвкушение – именно им пропитаны сейчас наши отношения, оно расцветает, как пышный розовый куст, наполняя душу тихой радостью…
– Я тебя люблю…
– А я тебя еще больше…
– Приеду, и будешь доказывать свою любовь, Поленкина, поняла?
– Уже роняю трусики!
– О, с трусиками хорошая идея! Встречать меня будешь голой.
– Набирайся сил, Горностай, – обольстительно хмыкает она, а я расплываюсь в улыбке.
Не могу оставаться дома, меня рвет на части желание взять билет и прилететь. Но я останавливаю себя – Варьке сейчас не нужен прикованный к коляске парень, за кем требуется уход, а мне нужна здоровая жена… Жена… Когда-то эта мысль казалась мне бредовой и нереальной, а сейчас… Я готов умирать и воскресать каждый день ради того, чтобы она меня ждала.
Глава 37
Фёдор
Май источает ароматы костра, свежей травы и луговых цветов, шелестит нежной листвой, звучит гитарными переливами и плеском речных волн… А еще май пахнет волнением, тревогой перед новой жизнью, ожиданием неизвестности и ответственностью. Я молчу – не хочу делать любимой предложение по телефону, но свадьба занимает все мои мысли… Мечтаю увидеть Варьку в белом платье, услышать ее тихое «люблю» и свадебные клятвы – куда уж без них! Она заслуживает самого красивого торжества, свадебной фотосессии, поздравлений и подарков! Всего самого лучшего и запоминающегося. Мы позовем институтских друзей и подруг, а, когда гости устанут от монотонной речи ведущего – сбежим и будем петь под гитару. Правда, я еще не решил, где мы будем жениться? У нее дома или в городе? Пожалуй, нужно будет обсудить это с ней.
Я учусь в онлайн-режиме: осваиваю материал самостоятельно и отвечаю преподам, пользуясь скайпом. К моей великой радости преподаватели охотно идут на уступки: позволяют мне выздороветь окончательно, а не кататься по аудиториям в коляске.
Ближе к окончанию срока моего домашнего ареста в гости приезжает Венька Самохвалов. Катает меня по прогретым весенним солнцем аллеям, и смотрит, как побитая собака. Винит себя за идею с лесоповалом и бегство от браконьеров.
– Когда ты уже на ноги-то встанешь, Горностай? – выруливая на аллею парка, бубнит Венька.
– Через неделю. Билет уже заказал. Жду не дождусь, когда ее увижу. Страшно как-то, аж ноги подкашиваются. У Варьки такой отец строгий.
– А это тут при чем?
– Я хочу, как положено сделать все, Вень… Руки ее у родителей попросить.
– Ну ты чепуху выдумал, Федька. У нее пузо на лоб скоро полезет, а ты… руки просить. – Усмехается Самохвалов.
– А я хочу, чтобы помнила. Это же на всю жизнь. – Произношу мечтательно. – Ведь так, Самохвалов?
– Ох, Федор. Ссоримся мы с Наташкой, как… идиоты. Ругаемся по всякой чепухе, посуду лупим, слова еще всякие говорим друг другу, – Венька вымученно вздыхает. – А потом миримся в постели.
– Ну вы даете! Она же беременная, Вень. Ты хоть бы жену пожалел, дурак.
– Глянь-ка, Горностай! – Венька разворачивает экран смартфона и демонстрирует уведомление о поступлении денег на счет. – Это же компенсация от фирмы, занимающейся лесозаготовками! Участковый говорил, им дешевле откупиться от нас, чем по судам бегать.
– А мне почему… – медленно выуживаю телефон из кармана. – О, и мне пришли!
Венька ржет и пританцовывает, крутит коляску вместе со мной вокруг своей оси. Мы орем, как сумасшедшие! Счастливые сумасшедшие – ведь не каждый день за твои страдания извиняются так щедро.
– Я возьму ипотеку, Венька! – ору, пытаясь перекричать голос мая. – Я отец двоих детей! Нам нужна трешка!
Май звенит, кричит, играет на струнах густого весеннего воздуха, поет, вторя нашим счастливым голосам. А еще стучит колесами по рельсам. Я еду, родная… Встречай меня!
Уверен на все сто – Варька не оценит моего сюрприза. Я сказал ей, что приеду завтра, а сам… Прихрамываю, опираясь на трость, и потихоньку бреду к стоянке такси. Можно было приехать на поезде, но, по настоянию Самохвалова, я сдал билет на поезд и купил на самолет.
«Мы богачи теперь, Горностай! Можем себе позволить гульнуть!» Отчего-то, я соглашаюсь – все-таки три часа на самолете против суток в поезде – весомый аргумент. Венька помогает мне поймать с крутящейся ленты багаж и убегает к своей Наташе. Городские пейзажи, пролетающие за окном такси, ненадолго отвлекают меня от волнующих мыслей. Я. Ее. Сейчас. Увижу. Господи, неужели я дождался? Мы дождались? Долгожданного счастья и единения – душ, мыслей и тел…
Я расплачиваюсь с водителем и, тихонько озираясь по сторонам, вытягиваю из багажника чемодан. Не хватает, чтобы кто-то из знакомых меня увидел и испортил сюрприз. Или приперся к нам в комнату «отметить возвращение». Юркаю мимо сонного коменданта и поднимаюсь к себе…
За дверью слышатся шорохи и звон посуды. А потом Варька тихонько чертыхается. Я улыбаюсь, представляя ее недовольную мордашку, и громко стучусь…
– Горностай… Ты… ты же сказал, что завтра? – лепечет Варька, стирая с лица муку. – У меня не убрано, и блины не готовы. Я тесто развела, первый раз, между прочим. Хотела потренироваться. Федь! Федька, тебе же нельзя поднимать тяжести? Дура-ак!
– Варька, я так рад. Я дома!
Бросаю чемодан в угол и поднимаю Варюху на руки. Я могу – я сильный, а нога… ну и плевать, что она побаливает и двигается не в полную силу.
– Федька, я так скучала, – Варька целует мои щеки, лоб, шею, стаскивает с моих плеч ветровку, расстегивает пуговицы сорочки.
– Поленкина, погоди, дай хоть руки помою, – лениво улыбнувшись, бросаюсь к раковине. Возле нее высится кастрюля с тестом на блины, а на столешнице красуются следы Варькиного старания – скорлупа от яиц и молочная клякса. – Или ты восприняла мою просьбу уронить трусики буквально?
– Не болтай, Горностай. Я сгораю от желания… Я не знаю, что со мной – вероятно, гормоны. Скорее… Пожалуйста, – нарочито поскуливает она.
– Варька, неужели я дома? Иди сюда…
Моя старая рубашка на Варьке смотрится, как платье. Торопливо расстегиваю пуговицы. Спускаю мешающую ткань с ее тонких плеч, обнажая налитые груди.
– Самое красивое, что я когда-либо видел, – шепчу голосом, осевшим до шелеста, и царапаю тугие вершинки подушечками больших пальцев.
– Люблю тебя, Горностай… – она подается навстречу моей ласке и возбужденно вздыхает. – И так сильно хочу!
– Хватит болтать, Варюха. Идем…
Мы целуемся, как обезумевшие от голода странники и стаскиваем друг с друга одежду. Гладим, кусаем, царапаем… Я падаю на спину и притягиваю Варьку, приподнимаю ее бедра и рывком насаживаю на себя, чувствуя, как она горячая и влажная – возбужденная, дрожащая, стонущая… Для меня… Кончики ее волос касаются моей разгоряченной, вздымающейся груди. Варька зажмуривается и прикусывает нижнюю губу – отдается во власть страсти, а я не свожу с нее глаз, боясь облажаться. Смотрю, как она качается на мне и стонет, ловлю ее потемневшие соски губами, сжимаю нежные бедра… Моя… Желанная и верная, нежная и страстная.
– А-ах, боже мой…
– И я тебя, Поленкина, – рычу, вливаясь в ее удовольствие, сплетая наши желания в неразрывный узел.
Она обрушивается на мою грудь и часто дышит, целует мои виски, веки, подбородок.
– Федька, а мы жениться-то будем? – слегка отдышавшись, огорошивает меня Варюха.
– Ну дела, Поленкина. Я же… я же сам хотел сделать предложение. Ну кто так делает?
– Делай, я слушаю. – Варька приподнимается на коленях и напряженно всматривается в мое лицо.
– Выходи за меня, Варь. Я буду любить тебя всегда. И сделаю счастливой. Вернее, сделаю все, чтобы ты была счастлива… Кольцо в чемодане, – добавляю виновато.
Она бросается на меня и шепчет в самое ухо: «Да»…
