возможно, отстанет от меня, подумав, что со мной лучше ничего общего не иметь. И будет абсолютно прав.
— Видимся только на общих парах. Кайла более общительная, чем я. Тем более у меня есть девушка, очень ревнивая, надо сказать, — бросил взгляд на меня, пока я слушала его, чуть приоткрыв рот и снова затаив дыхание.
Как же он умело выкручивался, прикрывая меня. Но зачем? Нет, я ему, конечно, безмерно благодарна. Словами не описать, как я ему благодарна. Но для чего он меня выручал сейчас?!
— Скажи, а кто-нибудь в колледже оказывает моей дочери знаки внимания? — вдруг спросил отец, облокотившись о перила.
Боже, хватит…
— Не замечал.
— А она к кому-нибудь относится по-особенному? — прищурился он.
Нет! Нет! Нет! Трэвис, боже, скажи «нет»!
— Что вы, Джойс так увлечена учёбой, что никого не замечает.
— И при этом забыла забрать учебник?! — скептически поднял бровь, стрельнув в меня убийственным взглядом.
— Да, я сам удивился, если честно. Но она после пар всегда убегает домой, наверное, в спешке забыла, — непринуждённо пожал плечами Трэвис.
Я не дышала, пока они вели этот непонятный разговор-допрос, что мои лёгкие нещадно начали гореть, а кровь буквально застыла в жилах.
— Ясно. Тебе пора, — бросил отец Трэвису, поднимаясь по ступенькам ко мне. Я кожей ощущала его напряжение и негодование. Отшатнувшись, прижалась к двери.
Наш разговор ещё впереди. Тот разговор, который всегда заканчивался одинаково вне зависимости от причины его возникновения.
Я шла на эшафот.
Немного подвинулась в сторону, сильнее обхватив себя руками, когда отец открыл дверь и мельком глянула на Трэвиса.
В его глазах застыло беспокойство. Нахмурившись, он внимательно смотрел на меня. Почему-то мне снова захотелось спрятаться головой под его толстовкой. Правда сейчас он был в футболке. Но суть не в этом. А в убежище. Только вот как я могла думать об опасном парне в контексте безопасного?! Непонятно.
Зашла в дом на ватных ногах. В голове была пустота, словно я вновь оказалась под водой.
Отец прошёл в кухню что-то бормоча себе под нос. Мама посмотрела на меня с сочувствием и скрылась за дверью родительской спальни. Картера, слава богу, ещё не было дома.
— Ты думаешь я поверю в его байки по поводу забытого учебника?! — грозно начал отец.
Я понимала, что говорить что-либо было бесполезно. Смирение и подчинение. Что бы я сейчас не сказала, не долетело бы до его разума. Любое слово только сильнее распалило бы и без того его разбушевавшуюся фантазию. Любое движение рассматривалось, как сопротивление.
Я в клетке. Я в своём аду. Я в своей ужасающей и удручающей реальности.
— Что, сказать нечего?! — ухмыльнулся отец, встав напротив меня.
Опустив взгляд, увидела то, что мечтала никогда не видеть. Дубинку. Небольшую, сделанную из дерева и похожую на бейсбольную биту. Разве что, она была чуть меньше в диаметре и короче. Со специальной ручкой, обтянутой кожей. Не знаю, откуда он её взял, но она была его орудием пыток уже несколько лет.
Мне было что сказать. Но смысла в этом не было. На следующий день после того, как Трэвис вломился в мой шкаф, моё убежище, отец в очередной раз «проучил меня и научил уму-разуму». Меня тогда его знакомый заметил на набережной и поведал об этом отцу. Я, разумеется, всё отрицала. Когда отец вернулся с ночной смены, я получила свою порцию унижений. Но не очень сильных, если можно было так выразиться. Пару ударов по спине и плечам.
Да, отец меня бил. Часто. Иногда я могла отделаться, как в прошлый раз парой ударов. Иногда далеко не парой. Он мог войти в раж и бить до тех пор, пока сам не посчитает нужным остановиться. По лицу никогда не бил. Но всё моё тело было одним сплошным куском боли.
— Я ни в чём не виновата, — промямлила я свои обычные слова.
— Да что ты?! — оскалился он, наступая на меня. — Правда? — занёс дубинку и ударил по предплечью. Острая боль пронзила руку, эхом раскатившись по всему телу. — Что-то не верится мне, — второй удар пришёлся на бедро. Искры посыпались из глаз. — То тебя видели на набережной, то парень приехал к нам домой якобы с учебником, — удар по второй руке. Мне стало нечем дышать, всё тело было в огне. Слёзы мгновенно подступили к глазам. — Я тебе говорил. Я тебя предупреждал, — рычал он, занося дубинку для нового удара, который пришёлся по груди.
Мощная вспышка буквально оглушила меня. Я начала задыхаться.
Боже, как же больно…
Зажмурившись, сжала кулаки.
— В глаза смотри, когда с тобой разговаривают, — процедил он, схватив меня за шею и сжав её до хруста.
— Папа, я не виновата, — прошептала я, открыв глаза.
Только я почти ничего не видела, слёзы застилали всё.
— Не верю, — немного отошёл и нанёс ещё один удар по груди.
Скрючилась от боли, прикрывая ладонями свою небольшую грудь. В животе всё скрутило от ужаса. В голове стучала кровь. В ушах стоял гул.
— Папа, хватит, — взмолилась я.
Понимала, что не поможет. Знала, что лучше молчать. Но мне было нестерпимо больно. Он периодически бил по груди или животу. Но чаще доставалась рукам, спине, ногам. Поэтому я всегда носила длинную одежду в несколько слоёв. Чтобы точно никто не увидел синяки на моём теле. Я даже спала в штанах и топе под горло с длинными рукавами. Хотя мама и Картер прекрасно знали, что с моим телом. Они всё знали, но ничего не могли сделать. Никто не мог.
Никто.
— Заткнись, шлюха! — ударил по ягодицам, и я упала, не сумев устоять от его силы.
Стоя на коленях перед ним, подняла голову. Отец почему-то всегда хотел, чтобы я смотрела ему в глаза в этот момент. Видимо таким образом смирение и подчинение лучше ощущались для него, что совершенно не логично. Но где можно искать логику в избиениях?! Поэтому я всегда смотрела и Трэвису в глаза, когда он угрожал, оскорблял или просто рычал на меня. Привычка. Но он, наверное, думал, что я таким образом показывала своё сопротивление. Он ошибался. Он во всём ошибался.
Почему-то вспомнились его слова, что меня мало пороли родители, раз я такая испорченная. Тогда мне стало нестерпимо больно, что хотелось завыть от отчаяния. А ещё, он хватал меня за локоть, который постоянно был синим от отцовских ударов. А ещё, Трэвис тоже говорил, чтобы я смотрела в глаза, когда говорю с ним. А ещё, он тоже говорил, что остановится только когда сам решит это сделать. Отчасти поэтому Трэвис был опасным.
