– Макс, я еду в Якутию!
В нос Максу полетел крепкий кулак. Макс уже начал уходить от удара, когда кулак остановился. Оказывается, это был не бокс, а демонстрация колец и браслетов.
– Там таких много! – возбужденно говорила Таня. – Приказ об отпуске я уже распечатала и за тебя подписала. Новость: нонконформисты щедро дарят бриллианты. А я думала, они могут только косячком угостить. А что это вы такие кислые, господа? И ты какой-то взъерошенный, Макс.
Наверное, он не сумел бы ответить, даже если б захотел.
– Господа, поедемте в Якутию! – Из ниоткуда, за спиной у Тани, возник веселый и красивый Митя. – А оттуда можно в тундру. Все вместе! А то что вы тут будете в Москве десять дней киснуть? Сопьетесь же.
Компьютерный народ радостно загудел, в том смысле, что тундра – это самое оно, а с первого и по тринадцатое можно и в самом деле спиться. Работнички медленно и как-то стыдливо потянулись к выходу.
Макса хлопали по плечу, кивали ему, вздыхали, проходя рядом с ним. Но ничего не говорили. Да и что тут скажешь?
Катя в затрапезе, с детским хвостиком на темечке (косынки не нашлось, а волосы со лба надо было как-то убрать) металась между елкой и салатом оливье. Елка до сих пор не нарядилась, и салат не сделался, а до Нового года оставалось лишь несколько часов. Елочные игрушки выскальзывали из пальцев, кастрюли рушились, ножи норовили воткнуться в ногу – все у Кати валилось из рук.
Вообще-то Тина обещала принести еду – из уважения к Катиному трауру по загубленной жизни. Но про Тину было заранее известно, что она салат оливье не уважает и даже ради Нового года делать его не станет. Поэтому Катя, ловя летающие по странным траекториям ножи, все-таки пыталась порезать салат.
С елкой было хуже: игрушки просто падали, и все. Катя, конечно, очень страдала. Ужасно. Но все-таки не была еще готова переколотить из-за своих страданий все старинные елочные игрушки. Некоторым игрушкам было уже больше века, и стоить они должны были, как справедливо полагала Катя, целое состояние.
«Снег идет, снег идет, – пело радио, – к белым звездочкам в буране тянутся цветы герани за оконный переплет».
Катя подошла к окну.
– Почему у меня нет герани? – спросила она у своего темного отражения.
За окном шел зигзагами ранний пьяный, и было ему, наверное, хорошо.
– Дура я потому что. Вот и нет у меня герани.
Катя еще постояла и посмотрела, как медленно падает снег за окном.
От вида падающего снега ей было грустно.
В дверь позвонили.
– Это Тина пришла, еды принесла, – серьезно сообщила Катя своему темному отражению.
За дверью стоял Сергей Сергеевич, и Катя поняла, что это его она только что видела за окном. Он был действительно пьян, и ему действительно было хорошо.
– Катерина Алексанна! – Сергей Сергеевич отвесил шутовской поклон.
– Сергей Сергеевич? – Катя невольно посторонилась, и Сергей Сергеевич, увлекаемый вперед своим портфелем, прошел мимо нее в прихожую.
– Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть! – сообщил он Кате. – Вы спрашивали, мы отвечаем.
Сергей Сергеевич начал расстегивать свой портфель. Производил он эту сложную процедуру следующим образом: подтягивал портфель к животу и, подпирая его коленом, пытался сложиться, чтобы попасть пальцем по застежке. Но как только Сергей Сергеевич отрывал одну ногу от пола, он начинал кружиться в ритме слышного только ему вальса. Палец по застежке, конечно же, не попадал. Зато Сергей Сергеевич попал сначала под вешалку («Пардон, господа», – сказал он висевшей там одежде). Потом он попал прямо на Катю. («Давно мечтал! – сказал он, когда угодил Кате в объятья. – Рад встрече!») На третьей танцевальной фигуре Катя слегка подтолкнула его к дивану, и Сергей Сергеевич благополучно приземлился на жесткое сиденье. Вместе с ним приземлилось пальто, которое он сумел снять в танце, и портфель, который немножко не долетел до дивана, плюхнулся на пол и сам раскрылся. Из портфеля выкатилась бутылка.
– Один момент! – Сергей Сергеевич рухнул на четвереньки, ринулся за бутылкой и настиг ее.
– Это подарок! – сообщил он, стоя на коленях у Катиных ног. – Помогите, черт вас возьми, подняться!
Катя с неудовольствием протянула ему руку. В предложенную руку он сунул бутылку и стал подниматься, держась за Катю, как за столб.
– Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Вы из тех еще, да? Этого надо было ожидать! – заявил он. – А нуворишей всяких вы презираете, конечно, да? Ну да, всякий лох с деньгами может сделать евроремонт и накупить себе мебелей. А господин шкаф в детской все равно будет только у вас.
– Думаете, я вас осуждаю? – едва поднявшись, он снова стал опасно клониться к Кате, и ей пришлось снова подтолкнуть его к дивану. – Ни-ни!
– Нет, надо признать, что диван в прихожей – это все-таки чрезвычайно удобно, – сообщал Сергей Сергеевич своему пальто. Пальто он сначала сложил и положил в изголовье как подушку, потом передумал и разложил его обратно и снова развернул.
– Я себе поставлю в прихожей лавку. И буду спать там каждый раз, как напьюсь пьян.
Сергей Сергеевич потянул к себе портфель, но портфель никак его не слушался, поэтому он снова сложил пальто, аккуратно отодвинул его на край дивана и лег.
– Прекрасно! Ноги только не совсем помещаются. – Он поворочался и снова сел. – Что вы на меня так смотрите? Я веду себя неприлично. А как только я начал вести себя неприлично, сразу же вспомнил про вас. Вы же просили, нет? Я не понимаю? Вы просили или нет? – Никакого ответа он от Кати не дождался и поэтому продолжал: – Вы сказали: «Позовите меня, если соберетесь вести себя неприлично. Я бы посмотрела». Я собрался. Вы смотрите? Вам хорошо видно? Может быть, свет включить? Или свет в прихожей это не комильфо?
Сергей Сергеевич обстоятельно взбил подушку, сделанную из пальто, и опять лег.
– Боже мой, я лежу, а передо мной стоит дама с бутылкой в руках. Вы позволите?
Тщательно прицелившись, он ухватился рукой за бутылку.
– А ведь вас учили, что, если гость принес вино или конфеты, это надо немедленно открыть и поставить на стол. – Хитро прищурившись, Сергей Сергеевич погрозил Кате пальцем. – Но ничего, мы никому не скажем. Тем более что дама не должна открывать бутылки. Знавал я одну даму, которая ловко откупоривала бутылки, не теряя врожденного аристократизма. Но тс-с-с! – перебил он сам себя. – Разбитые сердца, душевные раны. Об этом не будем. Тем более что у вас вид вконец измученного человека. Не мучайтесь больше. Это все равно не лечится.
Сергей Сергеевич сел попрочнее и, работая всем корпусом, принялся откручивать проволочку на бутылочном горлышке. С последним поворотом проволоки пробка выстрелила – прямо в лоб Сергею Сергеевичу. Он откинулся на спинку дивана и театрально застонал.
