— Счастливого пути! — пропела она. — Уверена, что вы оцените по достоинству красоту Сицилии. — Она просматривала посадочные талоны пассажиров и обнаружила, что американец направляется в Палермо. Это, естественно, недостижимая для нее цель, и она, смирившись, провожала молодого человека жадным взглядом, пока он спускался по лесенке. В трансатлантических перелетах ей попадалось много шикарных мужчин, но этот — классом выше. Обаятелен, элегантен, у него приятное нью-йоркское произношение. Вот бы хоть раз заарканить такого. Она сразу заметила спокойный взгляд его ярко-синих глаз, сосредоточенное, непроницаемое выражение лица, мрачную красоту, неотразимую улыбку. Стюардесса вздохнула, провожая его взглядом, и на секунду даже забыла попрощаться с проходившими мимо пассажирами.
Перелет Рим — Палермо короткий. Шон увидел в иллюминаторе контуры мыса Раизи на фоне сверкающего моря, затем хмурую громаду Монте Пеллегрино и наконец аэропорт.
Дон Антонио Персико ожидал его на выходе. Упитанный, моложавый, улыбающийся, счастливый на вид человек, — такими были богачи старшего поколения. Густой голос, обаятельная улыбка, мгновенно переходящая в жизнерадостный смех. За столом он явно не теряется. Ведет себя дружелюбно, приветливо, только черные, блестящие глаза настораживают на этом внушающем доверие лице — в них читалась привычка повелевать.
Говорил он четко, чтобы не возникало неясностей, поэтому ему никогда не приходилось повторять сказанное. Никто не слышал, чтобы дон Антонио повысил голос или настаивал, но его требования тотчас же выполнялись. Дон Антонио Персико был владельцем особняка, в котором уже больше четырех лет жило семейство Пертиначе.
Шон сразу узнал его среди встречающих — Джон Галанте показывал ему фотографию.
— Дон Антонио, — сказал он уверенно.
— А ты ирландец. — Сицилиец воспользовался небогатым запасом английских слов, усвоенных в Америке, и пожал ему руку.
Дон Антонио Персико жил в Нью-Йорке с 1930 по 1933 год и работал в «семье» Вентре. От рядового «солдата» он дошел до «капоскуадра» с перспективой стать «капореджиме», в соответствии с табелью о рангах. В это время в Кастелламаре дель Гольфо шла кровавая борьба между бандами Сальваторе Маранцано и Джузеппе Массериа, унесшая пятьсот жизней. Антонио Персико вернулся на родину, чтобы избежать процесса. Он сел на пароход с чемоданом, в котором было сто тысяч долларов в банкнотах по сто, и по приезде организовал в Кастелламаре крепкую империю. В нью-йоркской семье он поддерживал отношения преданного сотрудничества и тогда, когда во главе ее встал зять бывшего крестного отца — Фрэнк Лателла.
Теперь Лателла прислал ему ирландца, одного из представителей нового поколения, эти молодцы рвутся получить все сразу и побыстрей.
Антонио Персико знал, что несколько лет назад на смену Тони Кроче, бесследно исчезнувшего соотечественника, пришел другой очень толковый парень, воевавший в Корее. Лателла сделал Шона компаньоном торговой сети по продаже пищевых продуктов, шедших под маркой «О соле мио». Антонио Персико снабжал эти магазины оливками и оливковым маслом.
Мужчины вышли из здания аэропорта. Близился закат. Шон восхитился этим почти африканским пейзажем, таким необычным для его страны, и все же ему захотелось, чтобы его пребывание здесь закончилось как можно быстрее. Стоял сентябрь, и Шон подумал с тоской, как изумительно хорошо осенью в Нью-Йорке. Первый контакт с Сицилией опровергал восторженные предсказания стюардессы. Он еще никогда не чувствовал себя таким растерянным, беспомощным и безоружным при выполнении задания. Шон плохо знал итальянский, хотя хорошо знал структуру организации, но его угнетала совершенно незнакомая обстановка, в которой предстояло действовать. Необходимо раскрыть закулисные махинации, которые угрожают престижу легальной деятельности клана Лателлы. Нужно найти разгадку, разрубить гордиев узел, и пока он этого не сделает, нечего и думать о возвращении.
Дон Антонио направился к черному, казалось только что сошедшему с конвейера, сверкающему «Фиату 1400» и сел за руль, Шон — рядом.
— Мы кого-нибудь ждем? — поинтересовался Шон, видя, что сицилиец не трогается с места.
— Я жду, чтобы ты сказал, куда тебя везти, — со спокойной улыбкой ответил дон Антонио.
— Я должен услышать это от вас, — благоразумно отозвался Шон. — Я — ваш гость, — добавил он, вспомнив слова Джона Галанте: «Если отправит в гостиницу, значит, хочет сохранять дистанцию».
— Можешь говорить со мной на «ты», ирландец.
— Я — твой гость, — повторил Шон доверительно, переходя на «ты».
— Значит, тебе известно, что гость — лицо священное для хозяина, — сказал дон Антонио уклончиво. — Его желание равноценно приказу. Я заказал тебе номер в «Отеле делле Пальме» в Палермо и велел приготовить комнату для гостей в моем доме, в Кастелламаре. Выбирай! — он улыбнулся своей загадочной улыбкой.
Шон начал проникаться симпатией к этому мудрому и хитрому человеку, этот трудный клиент ему нравился. Сицилиец обращался с ним приветливо, дружелюбно, но в то же время сохранял дистанцию. Решительный взгляд его черных, проницательных глаз воздвигал непреодолимую преграду. Шон должен был начать расследование с него. Дон Антонио Персико отлично знал, что ирландец приехал из Нью-Йорка отнюдь не любоваться роскошным пурпурно-золотистым закатом. Это была партия в покер профессионалов высокого ранга, и только когда они раскроют карты, будет видно, у кого выигрышная комбинация.
— Едем в Палермо, — решил Шон, у него возник некоторый план, — если тебя это не обидит.
— А почему это должно меня обидеть? — еще загадочнее ответил сицилиец. — Я же сам тебе предложил.
Робкий стук в дверь насторожил Шона, он инстинктивно нащупал револьвер и улыбнулся при виде двух безупречных официантов, которые вошли, катя перед собой хромированные тележки с сияющими стеклянными плоскостями. На одной из них возвышалась гора фруктов, достойная пира эпохи Возрождения, на другой — бутылка шампанского и сверкающая посуда. Профессионально и бесшумно проворные официанты накрыли стол у окна крахмальной скатертью, положили серебряный прибор, расставили блюда из тонкого фарфора, хрустальный графин и бокал, ведерко с бутылкой шампанского, горку запотевших фруктов и букет цветов в изысканной вазе мурановского стекла. Перед высоким классом этих официантов бледнели топорные образцы голливудских фильмов, знакомые Шону. Он протянул им десять долларов, они поблагодарили с одинаково сдержанными улыбками и пожелали приятного отдыха.
