Нина Бодэн - Знакомые страсти

— Он должен был сказать мне, — несчастным голосом произнесла Малышка.

— Боюсь, он не посмел. Или понадеялся, что обойдется. Это на него похоже. — Гермиона рассмеялась, показывая мелкие желтые зубы. — Когда мы приехали в Лондон, Хилари, естественно, написала ему о моем затруднительном положении. Пересказала ему сочиненную мной сказку — прежде чем написать, она, как ты понимаешь, попросила у меня разрешения. Если ты решила, будто он догадался, что я все это придумала, дабы выгородить его, то ты ошибаешься. Насколько я поняла, он поверил всему, что сообщила ему Хилари…

У нее погасла сигара, и она в задумчивости посмотрела на нее, стоит или не стоит ее разжигать.

— У тебя отвратительные привычки, старуха, и ведь тебе даже не очень-то нравится ее курить, — прошептала она еле слышно и бросила сигару в камин. — Полагаю… Сейчас трудно все вспомнить в точности, но полагаю, если бы он спросил меня, когда приехал в больницу, то я не стала бы его разубеждать и подтвердила то, что рассказала Хилари. Добавила бы, наверно, что встречалась с итальянцем, пока была жива Грейс, и забеременела, прежде чем у нас с Мартином дошло до дела. А что, разве не правдоподобно? Да и спали мы с ним всего пару раз. Но он стоял возле моей кровати надутый, как индюк, и такой холодный, словно между нами действительно никогда ничего не было, разве что пообнимались разок, вот уж я рассвирепела! Я же отдавала моего ребенка подруге, чтобы она была счастлива, так я тогда думала, ведь Хилари жаждала тебя, я видела это по ее лицу и по тому, как она обнимала тебя, но почему он, забирая мое дитя, вел себя так, словно делал мне большое одолжение?

— Но он ведь делал тебе одолжение, разве нет? — сердито спросила Малышка.

— Не совсем так, дорогая! Они могли просто взять тебя без всякого формального удочерения. Никаких вопросов, никаких затруднений! Однако Мартин настоял на том, что все должно быть по закону, якобы ради твоего блага, а ведь отлично знал, чем это обернется для меня! В то время, если замужняя женщина хотела отдать ребенка (так называемое дитя военного времени), на усыновление, то ее муж тоже должен был подписать необходимые документы. Гилберту пришлось подписать их, когда он вернулся домой. Естественно, опять надо было врать. Ему я сказала, что отец ребенка — американский солдат, вроде я пошла на танцы на американскую базу, напилась там и даже не знаю имени этого солдата. С одной стороны, еще немного практики в моей профессии, с другой — никакого мира в семье. Зато у Гилберта появилось законное право изводить меня, а ему это было ой как нужно. В лагере от его здоровья ничего не осталось, на работе он не удержался, а потом и вовсе не мог найти никакой работы. Ко мне же пришел какой-никакой, но успех, когда его жизнь стремительно покатилась под гору. Ну и то, что, напиваясь, он мог теперь хоть в чем-то обвинять меня, очень облегчало ему существование.

Малышка смотрела на огонь. Тяжелее всего ей было снести ровный голос матери, словно речь шла о чем-то несущественном. Разве это нормально, когда только и делаешь, что врешь и изворачиваешься? Конечно, все далеко в прошлом, она сама сказала. Сейчас она как бы оглядывается назад на оставшиеся в прошлом страсти. Печальная, усталая старуха в конце жизненного пути…

— Наверно, это было ужасно. Извини, — сказала Малышка и взглянула на Гермиону.

А та зевала. Зевала и улыбалась.

— Как видишь, я справилась. Даже нашла себе занятие. Некоторым, чтобы расцвести, необходимо пострадать. Видно, я из таких.

— Тебе нравится твоя работа? Нравится сочинять?

— Как правило, да. Хотя нет страшнее тирании, чем любимая работа. Иногда даже жалею, что не выбрала себе службу от-девяти-до-пяти. Но на самом деле не представляю, что бы сейчас было со мной. Пенсионерка. Отжившая свое старуха! — Она фыркнула, словно ей было смешно представить себя старухой. — А ты что собираешься делать? Ты ведь теперь сама себе голова.

— Не знаю. Найду работу. От-девяти-до-пяти, как ты выражаешься. Я ведь еще не пробовала. Все только размышляла. — Малышка рассмеялась, преодолевая неловкость. — Пока пытаюсь узнать себя. Я только и умею что вести дом, растить детей. За Джеймса я выскочила, когда мне только исполнилось девятнадцать, очертя голову…

— Не надо рассказывать. — Гермиона взяла бутылку, посмотрела, сколько в ней осталось виски, потом плеснула немного в стакан Малышки и побольше — в свой стакан. — Я правда не хочу знать, неужели ты не понимаешь? — проговорила она ласковее, чем прежде. — Мне нельзя растрачивать себя. У меня есть Билли и мальчик, за которыми надо присматривать, и еще моя работа. У меня ни на что и ни на кого больше не хватает энергии. Извини, если это звучит грубо. Но я рада, что ты освободилась от своего замужества, если ты в самом деле этого хотела.

— А почему ты не освободилась? — весело спросила Малышка, стараясь показать, что не обиделась. — В конце концов, ты ведь могла это сделать, разве нет? Ты сама зарабатывала себе на жизнь. И вполне могла поднять Мэтью и Касси без Гилберта.

— Попала в точку, — сказала Гермиона. — Так обычно говорила наша учительница. Хилари наверняка помнит, как ее звали, ведь мы обе были в нее немножко влюблены. А дети как? Мэтью, правда, ненавидел Гилберта. Ну не то чтобы ненавидел. Не любил, презирал, старался держаться от него подальше. А вот Касси его обожала. Иногда мне кажется, что и за Билли она вышла, потому что он похож на ее отца. Знаешь, если тебе захочется, она будет счастлива познакомиться с тобой. Ее всегда мучило любопытство на твой счет.

— Она знала обо мне? Ты сказала ей?

— Гилберт сказал. Напиваясь, он обычно шел к ней, сидел на ее кровати и горевал о ее «потерянной сестричке». Так было поначалу. Потом он стал говорить иначе. Ему хотелось сделать мне больно, ну а Касси, повзрослев, решила, что я виновата в его пьянстве. Он был для нее романтической фигурой. Бедняжку влекли к себе несчастненькие. К тому же нашлось в чем винить меня, ведь мы никогда не ладили. Если бы я не предала ее отца, пока он воевал, и так далее и тому подобное…

Полузакрыв глаза, Гермиона умолкла и о чем-то задумалась. А Малышка не могла отвести взгляд от ее тяжелого лица и не могла произнести ни слова, слишком пораженная услышанным. Оказывается, эта старуха и ее дочь — мама, напомнила она себе, и единоутробная сестра — знали о ней и даже ссорились из-за нее, а она понятия не имела об их существовании! У меня сейчас должна быть буря в душе, подумала Малышка, но чувствовала она лишь неловкость, словно вдруг обнаружила, что ее соседи в Уэстбридже или Ислингтоне, которых она едва знает и на которых ей наплевать, судачат о ней за ее спиной.