Нина Бодэн - Знакомые страсти

Гермиона встала и направилась к письменному столу, стоявшему в углу комнаты, уселась во вращающееся кресло, зажгла лампу, выдвинула ящик и начала рыться в нем. Малышке показалось, что она ищет для нее какой-нибудь подарок на память. Может быть, книжку, фотографию, какую-нибудь семейную драгоценность. Ничего не может быть естественнее, банальнее в такой ситуации (хотя Малышка никак не могла бы предположить, что Гермиона способна на банальность), значит, ей тоже надо вести себя соответствующим образом. Застыв в своем кресле и изобразив на лице любезную улыбку, Малышка ждала и собиралась с силами, чтобы принять ненужную безделушку с деланной, но бурной благодарностью.

Гермиона повернулась в своем кресле и протянула Малышке клочок бумаги.

— Телефон Касси. Если хочешь, позвони ей.

Малышка встала. Стараясь не выдать разочарования, она с улыбкой приняла записку и спрятала ее в сумку.

— Спасибо, — сказала она. — Тебе хотелось бы, чтобы я зашла еще раз?

Гермиона моргнула. Свет лампы ложился на ее лицо, и Малышка разглядела наконец, что, несмотря на белки с красными прожилками, у ее матери красивые глаза — светлые, золотисто-карие, цвета слабого чая.

— Если я могу чем-нибудь помочь, скажи, не стесняйся.

Гермиона не сводила с нее глаз.

— Делай как знаешь. Не могу же я запретить тебе. Но если хочешь знать мое мнение, то самая интересная беседа у нас уже позади. Попытайся мы еще раз, боюсь, нам будет нечего сказать друг дружке, — она посмотрела на наручные часы. — Не хочу показаться негостеприимной, но виски закончилось и мне надо кормить Бенедикта ужином.

Гермиона хлопнула ладонями по коленям и встала; когда она шла по комнате, пол ходил под ней ходуном.

Они вышли в холл. Гермиона открыла входную дверь. Уже на пороге Малышка обернулась и сказала не в силах скрыть страх:

— Извини. Еще один вопрос. Ты часто разговариваешь с моим отцом?

— Господи, конечно же, нет! Сколько тебе лет?

— Тридцать два.

— Я не говорила с ним тридцать два года.

— А! Понятно. Мне просто было интересно. Когда я пришла, ты сказала, что он предупредил тебя.

— Он написал мне. Через моих издателей. Я не ответила.

Гермиона зевнула и почесала под грудью. Потом опять взглянула на часы.

— Послушай. Всего минуточку, — торопливо проговорила Малышка. — Извини, что задерживаю тебя, но мне трудно. Понимаешь? Наверно, это действительно нечестно, но ему ведь больно. Если он думает, что я могу приехать к тебе! Он ничего не знает, ждет, не скажу ли я чего-нибудь. Все годы он молчал, и я понимаю его. Скажи он мафочке раньше… Понимаешь, если бы он сказал, что был ей неверен, прежде чем она узнала о твоей беременности, было бы, конечно, ужасно для них обоих, но в общем-то терпимо. А он поверил или сделал вид, что поверил в твою историю об итальянце, поэтому в больнице, когда ты сказала ему правду, было уже слишком поздно. Он оказался в западне, потому что не хотел быть жестоким с ней. Потом с каждым годом ему было все труднее сказать ей. Хотя я думаю, что это стало частью его жизни, как рисунок на ткани, который нельзя спрятать, и он научился с этим жить. И если сейчас сказать правду, не знаю, как…

— Обещаю не писать и не говорить с ним, — произнесла Гермиона.

— Спасибо. — Малышка рассмеялась. — И все равно ужасно.

— Постарайся не зациклиться на этом.

— Делать вид, что ничего не случилось, тоже не выход.

Гермиона пожала плечами и едва заметно улыбнулась. В ее глазах горел холодный веселый огонь.

— Впрочем, — сказала Малышка, как она надеялась, спокойно и с достоинством, — это моя проблема, а не твоя. Я справлюсь. Однако мне кажется разумным, если ты будешь знать, что я намерена делать. Даже если в какой-то момент я увижу, что в душе он понимает и знает, что я знаю, все равно я буду молчать.

Гермиона широко улыбнулась, и Малышка покраснела.

— Ты и вправду дочь своего отца, — сказала Гермиона и захлопнула дверь.

— Ты рано, — сказал Мартин Мадд, открыв дверь. — Самолет прилетит только в одиннадцать.

Он все еще был в халате, и Малышка последовала за ним в кухню, где он готовил завтрак для мафочки.

— Я думала, тетя Флоренс волнуется. Пробки и все прочее. Да и погода отвратительная! Дождь и ветер. Ветер сильный.

— Сейчас пятнадцать минут десятого. Даже если вы выедете в десять, вам хватит времени. Флоренс уже позавтракала и одевается. Хочешь кофе?

— Нет, спасибо, папуля. Я выпью чаю с мафочкой.

— Поешь? Могу сварить еще яйцо. Или сделать тост.

— Нет, только чай.

— Уверена?

— Уверена, папуля.

Невинная банальность фраз, которыми Малышка обменялась с отцом, подействовала на нее успокаивающе после двадцати четырех часов воображаемых и куда более напряженных бесед с ним после ее отъезда из Брайтона. Сидя в уютной родительской кухне и глядя, как папуля режет хлеб и намазывает его маслом, пока на плите варится яйцо, она ясно осознала, что ни одна из этих бесед не повторится в реальности. Ну а ей самой было вполне достаточно прокрутить их в голове.

Шагая вдоль канала (много часов и под дождем), она ругала его на чем свет стоит, потом простила, потом ей показалось, что ее любовь к нему стала еще больше, словно вместила в себя ее новое знание о нем. Как воздушный шар, удивленно подумала она, а потом напомнила себе, что из воздушного шара легко выпустить воздух. Стоит только ей произнести одно неосторожное слово, и от их мирной жизни не останется и следа!

— Сегодня ужасная погода, — сказала она, передергивая плечами.

— Ты уже это говорила. Ноябрь есть ноябрь. Но самолет Блодвен прилетает вовремя. Я только что звонил в аэропорт. Жди во втором терминале. У нее рейс с пересадкой. Из Сиднея она летит в Амстердам на аэробусе, а там зачем-то им подают другой самолет.

— Как тетя Флоренс?

— Вчера вечером опять задала нам жару. Сказала, что не выдержит встречи с Блодвен. Но я дал ей снотворное, и сегодня она вроде бы поспокойнее. Готова не моргнув глазом шагать на зов батарей. А вот мафочка устала.

— Это я виновата.

Мартин поставил на стол тарелку с тонкими кусочками хлеба, достал из кастрюльки и препроводил в рюмку яйцо, потом прикрыл его красной салфеточкой, которую Малышка сама вышила для мафочки много лет назад.

— Полагаю, ты узнала от нее все, что хотела. Я насчет того, о чем мы с тобой говорили в последний раз. — Он коротко рассмеялся и искоса глянул на Малышку. — Надеюсь, твое любопытство удовлетворено. — Он налил кипяток в чайник. — Зачем только надо было расстраивать маму! — пробурчал он.