Мартин ездил верхом с Валери, ходил вместе с ней на охоту и восхищался ее пением. Он прислушивался к звукам ее голоса, облокотившись на пианино. Джордж, присутствовавший раз при этом, попросил Валери исполнить его любимые романсы, бывшие в моде пять лет тому назад.
Робин лежал в удобном кресле и слушал пение, вспоминая то время, когда впервые услыхал эти романсы. И вдруг до него донесся смех Валери и ее слова:
— Я помню, как мы учились этому в школе.
Он поднялся и увидел темную головку Валери, склонившуюся над нотами, и понял в эту минуту, как она молода.
Как-то Валери, Мартин и Джордж возвращались ночью домой после поездки верхом, и Робин вышел навстречу, услыхав приближающийся стук копыт. Внезапно прозвучал выстрел, затем послышалось дикое ржание. Очевидно, одна из лошадей понесла. Он побежал к калитке, потому что не мог перепрыгнуть через проволочную изгородь — высота ее была шесть футов. И подоспел как раз вовремя — в ту минуту, когда Валери перелетела через забор, Робин успел подхватить ее, не дав упасть на землю. Он прижимал ее к себе и чувствовал биение сердца девушки.
— Ударились? — спросил он нежно.
Валери взглянула на него, и они поцеловались. Впоследствии Робину, вспоминавшему об этой сцене, казалось, что Валери поцеловала его совершенно бессознательно. Он сам ничего не сознавал в ту минуту, так как кровь закипела в его жилах. Вернувшись в свою комнату, Робин почувствовал волнение, несмотря на свое желание остаться равнодушным. Валери же, лежа в кровати, говорила себе:
— Он любит меня, иначе не стал бы целовать. Как это удивительно, о, Робин, Робин!
Она была молода и надеялась вознаградить его за все перенесенные им страдания. Валери считала, что сумеет заставить его забыть о жестокости Лайлы. У нее было желание доказать ему, что значит истинная любовь, не имеющая никакого сходства с эгоистичной привязанностью, которую питала к нему Лайла.
Валери ревновала Робина к ней, однако ее утешала мысль, что «Лайла была замужней женщиной и Робин поэтому не мог ее любить по-настоящему».
Они встретились утром при ярком солнечном свете. Валери покраснела, а Робин снова испытал сладостное волнение, за которое презирал себя.
— Вы не ушиблись? — спросил он ее.
— Нет, вы спасли меня во второй раз.
Воздух казался необыкновенно мягким и прозрачным в этот солнечный день.
— Давайте устроим пикник, — предложила Валери. — Возьмем с собой завтрак и отправимся в лес.
Они медленно поехали по узкой тропинке…
— Как здесь хорошо, — произнесла Валери, спешившись на опушке леса и направляясь в прохладную тень. Она вскипятила воду для чая на спиртовой машинке, пламя которой ровно горело в тихом воздухе.
— Вы счастливы теперь? — спросила она Робина.
Он рассмеялся, стоя возле нее и глядя в светлые глаза. В смехе его звучала нежность, но Робин не сознавал этого.
— Да, — отвечал он ей.
И Валери сказала серьезным тоном:
— А это самое главное.
Они честно поделили завтрак, по окончании которого Валери легла на стволе срубленного дерева и закурила папиросу, глядя на Робина из-под полуопущенных ресниц.
— Садитесь возле меня.
Он подошел к ней, взял ее за руку и начал говорить прерывающимся голосом:
— Валери, вы знаете…
— Я знаю только то, — прошептала Валери, — что люблю вас, Робин, всем сердцем. — Она прижала свою молодую, прохладную, доверчивую щечку к его щеке. Робин обнял ее и покрыл бесчисленными, яростными поцелуями маленький ротик.
Наконец, он отошел от Валери, чувствуя ненависть к ней и к самому себе. Он целовал ее, надеясь испытать снова то, что когда-то чувствовал к Лайле, но не испытал ничего подобного. Он понимал, что не любит Валери, и считал себя негодяем.
— Нам пора вернуться домой, — сказал он тихо.
Они молча поехали верхом, и через некоторое время Валери произнесла:
— Я заставлю вас забыть о прошлом, Робин; это мое самое сильное желание.
Тогда он посмотрел ей прямо в лицо и сказал решительно:
— Валери, я недостоин вашей любви и не имел права целовать вас. Но болезнь и переживания последних месяцев выбили меня из колеи, и я…
Джордж ехал им навстречу.
— Для вас получено письмо из Ражоса, — обратился он к Робину. — Мартин сказал мне, что сам получил его, но забыл. Письмо ждет вас дома. Поедем дальше, Вал, — вам следует немного поупражняться.
Он ударил рукой по лошади Валери, и они помчались вперед.
Робин следил за ними взглядом. Опустил поводья, закурил папиросу и попытался разрешить мучивший его вопрос. Он не любил Валери. Отношение к ней было так же похоже на чувство к Лайле, как небо на землю. Он не знал, как выпутаться из создавшегося положения. Валери любила его. Эта мысль была ему неприятна, но в то же время волновала. Он отвел лошадь в конюшню, вытер ее и покрыл попоной.
Ему хотелось заняться чем-нибудь, чтобы не думать о принятом решении — пойти и честно объясниться с Валери.
Джордж снова позвал его, и Робину нужно было ответить.
— Идите сюда и выпейте коктейль домашнего приготовления, — кричал Джордж.
Робин пошел по выгоревшей от солнца траве, перепрыгнул через низкую ограду и увидел письмо, лежащее на столе, адресованное на его имя. Он узнал почерк Лайлы.
Глядя на письмо Лайлы, Робин испытал странное ощущение.
— Попробуйте коктейль, — произнес Джордж любезно. — Я сам изобрел эту смесь, она всем очень нравится.
Робин осушил стакан, и алкоголь, содержащийся в напитке, согрел его, так как несмотря на жаркий день ему было холодно.
Он говорил в течение нескольких минут с Джорджем, чисто механически отвечая на вопросы. Наконец, ему удалось ускользнуть и пробраться в свою комнату. Он стоял, держа в руке письмо и глядя невидящими глазами на полосу света, пробивающуюся через щели в закрытых ставнях.
Почерк Лайлы воскресил в одну минуту в его памяти то время, когда он подходил с бьющимся сердцем к почтовому ящику, надеясь найти письмо.
Она часто обещала написать ему и затем нарушала данное слово. Робин, помня об их условии, дожидался с нетерпением прихода почтальона, после чего Меджи Энн приносила ему пару счетов, деловые письма, — и мучительное ожидание начиналось снова.
Единственное послание от нее, которое он всегда носил с собой, Лайла сама разорвала в тот незабываемый летний вечер, когда объяснила ему, как неразумно хранить письма.
Он помнил еще теперь каждую фразу этого письма, его внешний вид — бледно-зеленая бумага с маленькой серебряной коронкой. Бумага стала такой тонкой, что оно начало распадаться на куски.
