Да, он согласился лгать ради меня. Но нельзя отрицать того, что решение принималось не столько умом, сколько тем, что у него в брюках. К тому же, мне кажется, что с тех пор, как он согласился на это, он ведет себя так, будто приобрел власть надо мной. Как будто нет ничего особенного в том, что я из-за него потеряла работу или что он мастурбирует под видеозапись моей сестры. Он хватает меня за груди.
— Эдам…
Но он делает мне подсечку и толкает вниз, на ковер. Он уже на мне.
— Эдам, пожалуйста! Не сейчас. Я не в том настроении.
Он смеется:
— «Не в том настроении»!
Он лежит на мне, и ему достаточно одной руки, чтобы удержать мои две. Другой рукой он возится у себя внизу, борясь с пуговицами, дергая ткань, как обезумевшее животное, порывисто и грубо.
— Прекрати. Не надо, — говорю я. Тихо и жалостно. Мой голос так же слаб и невыразителен, как мое тело.
Я дергаю ногами, мои каблуки бьются об пол, но справиться с его весом, сбросить его я не могу. Тело, разработанное в гимнастическом зале и привлекшее меня своей силой, дает мне наглядный пример того, что внимание надо обращать на другие качества.
Его лицо совсем близко, рот ищет мой рот. Я отдергиваю голову, и он целует мою щеку. Затем слышу голос, шепчущий с угрозой мне в ухо:
— Ты такая… — все мое тело восстает против этих слов: —…возбуждающая.
Он поднимает голову, и в этот момент я плюю ему в лицо. Слюна попадает ему на щеку. Он искренне смеется, как будто в этом есть что-то смешное.
Я чувствую, как дергаются его ноги, когда он стягивает с себя джинсы. В голове у меня мелькают образы мертвых лягушек и эксперименты с электрическим током, — сохраненное памятью с давних времен, виденное в учебном шоу для детей.
Кожа прикасается к коже. Волоски на его ногах покалывают мои ноги. Затем мне как-то удается испустить крик, нечто, напоминающее «помогите». Крик жертвы. Крик, который вдруг придает реальность происходящему. Пронзающий всю эту сцену ужасом.
Тут я чувствую его возбужденный член. Твердый, прижатый к моей голой ноге, пока он разрывает перемычку у моих трусов.
— Перестань, — кричу я, — не надо!
Мое тело обрело тонус, но все же оно слишком слабо, чтобы бороться с ним. Я вспомнила уроки физкультуры. Там нас учили, как наносить удары, кулаком и ногой, как ставить блок и уклоняться от удара. Но такие приемы с ним не срабатывают. Мне не хватает сил. Я не боец. Я слишком слаба.
Я смотрю вбок, прижав лицо к ковру. И все еще кричу и ищу взглядом что-нибудь, ну хоть что-то. Что-то, что не даст этому произойти. Я вижу, как вся сцена отражается в черном экране телевизора, вижу ужас на собственном лице, как будто это лицо незнакомой женщины, беспомощной, незнакомой женщины, поваленной на спину светловолосым, голубоглазым чудовищем, лежащим на ней.
На другом конце комнаты вижу телефон и вспоминаю о маме. Нас с ней разделяют какие-то два метра и семь цифр. Сейчас она, вероятно, опять занята уборкой, пылесосит или стирает пыль, готовясь к свадьбе Хоуп и ни о чем не подозревает.
И затем, когда его рука сжимает мне рот, пытаясь остановить мой крик, прежде чем приступит к делу, я думаю о папе. Впервые за все время, прошедшее с его смерти, я страстно хочу, чтобы того света не существовало и чтобы он не мог смотреть сейчас на нас сверху и видеть все это.
Я надеюсь, что он ушел от нас навсегда. Вот-вот сейчас это произойдет, у меня уже больше нет сил бороться. Я их истратила.
Меньше чем сорок восемь часов назад я прижималась к нему, я хотела его. Хотела почувствовать его в себе. Но то была другая я. И другой Эдам.
Тот Эдам, вес которого придавил меня к полу, мне совсем незнаком. Я его не знаю, он не знает меня.
— Перестань, пожалуйста. Перестань.
Он смеется, его дыхание горячо врывается мне в ухо. И тут я кое-что понимаю. На самом деле он способен на все. Он мог бы… Раздается какой-то шум. Стук в дверь.
Он не заметил. Он продолжает, теперь он пришпилил к полу мои запястья, пытаясь справиться с моими сопротивляющимися руками. Я снова исторгаю крик о помощи.
— Ну же, Фейт, все в порядке, — голос у него спокойный, тон в другой ситуации можно было бы назвать ободряющим. Тут его свободная рука ложится мне на рот, и он закрывает глаза. Я пытаюсь укусить его руку, но не могу.
Я опять начинаю свою борьбу, но он уже почти вошел. В любой момент…
Опять шум.
На этот раз шум громче. Кто-то пытается вышибить дверь, бросаясь на нее своим телом. И затем треск ломающегося дерева.
Эдам замирает. Смотрит на меня. Страх, которым были полны мои глаза, вернулся к тому, кто его породил.
— Что это, черт возьми? — его рука ослабевает.
Вот он, мой шанс.
Я сильно вонзаю зубы ему в руку и не отпускаю, даже почувствовав вкус крови.
— Ах ты сука! — взвизгивает он, отдергивая руку, высоко поднимая ее и явно собираясь меня ударить. Его рука, запачканная кровью и косметикой, зависла в воздухе.
Я зажмуриваю глаза и сжимаю лицо в кулачок в ожидании удара.
Но удара нет.
Секунду — или целую жизнь — нет ничего, кроме черноты за моими сжатыми веками. А потом я слышу шаги. Тяжелые, быстро приближающиеся.
Я открываю глаза. Эдам приподнимается с меня. И когда он поворачивается к невидимому для меня пришельцу, рука у него все еще поднята.
— Слезай с нее! — голос кажется мне знакомым, но я все еще не вижу, кто это.
— Да проваливай ты! — говорит Эдам. — Это не твое…
Кто-то захватом руки и шеи стянул его с меня. Я могу дышать.
Эдам, покраснев и беспрерывно издавая булькающие звуки, уставился на меня широко открытыми глазами психопата.
Содрав с меня Эдама и отбросив его в сторону, как в акробатическом танце лимбо, пришелец поднимает лицо. Это Фрэнк.
— Вы целы? — спрашивает он, и этот вопрос на какой-то момент ослабляет его сконцентрированное на противнике внимание. Эдам пользуется этой возможностью и борцовским приемом освобождается от захвата.
В следующую секунду он уже съездил Фрэнка по носу. А через секунду, когда кровь полилась Фрэнку на бороду, Эдам наклоняется, чтобы подтянуть брюки, но не успевает. Фрэнк делает бросок вперед и бьет Эдама.
Я быстро натягиваю джинсы и застегиваю блузку.
Моя гостиная превратилась в борцовский ринг, вещи в ней падают и ломаются.
Эдам тянет руку к пустой бутылке из-под вина.
— Осторожно! — кричу я Фрэнку.
Фрэнк оборачивается и уклоняется от удара. На какой-то момент сюрреалистическая сцена становится почти комичной. Фрэнк стоит выпрямившись, обхватив руками согнутого пополам Эдама, как будто сбесившаяся лошадь из пантомимы, с которой содрали костюм, отчаянно лягается посреди моей комнаты.
