которых все твои беды. Но обделили умом. Эта девочка слишком хороша для тебя. Умна, чиста, безумно хороша собой.
– Ага, она же читает Достоевского, – хмыкаю я. – Куда мне.
– Увы. Смирись, Адам. Она влюблена, да. Но не в тебя. И она плюнет тебе в лицо за то, что ты сделал с её подругой. А чёртова Лорен никогда не была послушной. И она рассказала ей всё. Всё!
– Откуда ты знаешь?
– О, боже! – закатывает он глаза. – Догадайся, а? Сколько раз тебя контузило в твоей армии? Мне кажется, даже в детстве ты был умнее. Хотя, – наливает он себе ещё, – кажется, я начинаю догадываться, почему отец отдал тебя в балет. Уже тогда он понял, что толку от тебя не будет. На тебя так, только посмотреть. Остального не доложили.
– Да, не доложили. Особенно твоей говнистости, Эван. И знаешь, всегда хотел спросить: если ты появился на свет первым, то почему Адамом назвали меня?
Мне кажется, я слышу, как скрипят его зубы, когда напрягаются желваки, но он молчит, проявляя свою выработанную годами сдержанность. А может ему с детства просто не хватало смелости взять и дать сдачи, а тем паче первому взять и ударить меня? Он всё больше ныл и бегал жаловаться. А потом стал говорить, что это сила характера – выдержка.
– Знаешь, если бы ты просто сказал: «Дам, я люблю её!» я бы ни секунды не стоял у тебя на пути. Я бы смирился, отошёл в сторону, благословил ваше счастье. Но ты сказал: она – никто, такая же как все. Поэтому отвали, Эван! Или я…
– Что? Взорвёшь меня вместе с этим ненавистным дом, как тех несчастных людей, на головы которых ты сбросил бомбу? Разметаешь на куски, как тех солдат, что ждали помощи, а получили удар в спину?
– Заткнись, сука! – стискиваю я кулаки, подходя к нему вплотную.
– А то что? – не унимается он, упираясь в мою грудь. – И не твоё дело как я к ней отношусь. Она сделала свой выбор. Выбрала не тебя, меня. И я уже сказал «да».
– Мальчики, я прошу прощения, – взволнованный голос Элен заставляет нас остановиться. – Брейк! Брейк! – засовывает она между нами руки, отодвигая в стороны. – У нас тут небольшая проблемка.
– Что случилось? – зло глянув на меня, подаёт голос Эван.
– Кажется, кое-кто ещё догадался, что вас двое, – кашлянув, смотрит Элен то на него, то на меня.
Но мне глубоко всё равно. Даже если она сказала бы, что над нами крыша горит, я бы не тронулся с места.
«Она попросила его стать первым. Она выбрала не меня, его…» – словно выжигает мне душу напалмом. Я не знаю, как это принять. Не знаю, как пережить. И где предел той боли, что я ещё способен вынести.
– Куда ты, Адам? – кричит мне вслед Элен, когда я направляюсь к двери.
– Время вручать цветы, – останавливаюсь я перед дверью.
– Задержимся на полчаса, я уже дала соответствующие указания. Подожди. Ты нам нужен.
Я разворачиваюсь только из уважения к этой маленькой бойкой женщине лет пятидесяти, всегда спокойной собранной и доброжелательной, и относящейся к этому ублюдочному шоу как к своему детищу. Из уважения к её таланту находить выход из любых ситуаций. И к её материнской теплоте, с которой она относится к нам обоим.
И я едва успеваю развернуться, когда дверь распахивается, и в спину мне с разбега врезается запыхавшаяся Рене.
– Как?! Как, чёрт побери, ты могла такое пропустить? Что я уехал без часов, – вникнув в детали проблемы, скрипит зубами Эван. – Рене, – разочарованно качает он головой – Это была твоя смена.
– Эван, я… Это была… моя первая самостоятельная смена. Ты пять минут назад уволил Кармен. И я, я просто… – на неё больно смотреть.
– Можно подумать, ты работала первый день, – отмахивается он от неё как от половой тряпки. – А техники? Какого чёрта эта запись была просмотрена только сегодня? – поворачивается он к Элен.
Эту женщину с большой буквы и профессионала до мозга костей его недовольством не смутить.
– Четыре сотни камер, Эван И ты в этот день добавил ещё двадцать. Если бы видеоинженеры не искали удачные кадры для рейтинга, на этот разговор и вообще не обратили бы внимания. А здесь у Кейт такие глаза, – снова включает она запись, где Кейт смотрит так, словно у меня выросли рога, а потом толкает Еву. – Их диалог про след от часов у Адама на руке в шуме зала прочитали практически по губам, – продолжает Элен.
– Не вижу пока причин переживать, Эван, – неожиданно удивляет меня Рене тем, что выбирает в корне неправильный тон, начиная его успокаивать. Уж лучше бы в ней закипели обида и ревность, что Эван её «бросил». А ещё лучше, чтобы я всё же ошибся в своих прогнозах на счёт неё. Но эта собачья преданность во взгляде. Ещё чуть-чуть и она упадёт на колени, умоляя, чтобы он её простил. И как никогда она близка к тому, что он её уволит. И если он сделает это сейчас, то никакие припрятанные записи ей не помогут. Это профнепригодность. И пусть обращается хоть в Гаагский суд – Эван его выиграет. Вот только он смотрит на неё с сожалением и качает головой так, словно она не просто совершила оплошность, ошибку, пропустила мелочь, прямо скажем, не столь уж и фатальную, а предала его. Что странно.
– Кому ещё Кейт рассказала о своих подозрениях? – отгораживаю я собой Рене от его печальной убийственной жалости. Уж лучше бы он орал или смотрел на неё с презрением. Но мне сейчас не до странностей в их отношениях.
– Мы пока досматриваем записи, – поднимает на меня глаза Элен. – Но после того, как она вернулась с Лагуны, они минут двадцать проговорили с Евой в ванной. Этих видеозаписей у нас нет.
– Я же говорил, что камера там для безопасности, – выдохнув, равнодушно отворачивается от меня Эван.
Да, я убрал все камеры из их ванной в тот же день. Ещё не хватало!
– Нет никакой опасности в этих девчачьих разговорах, – обращаюсь я к его затылку.
– Тогда может ты знаешь, что мы теперь
