на руку чай.
– Самокритично, – дует он мне на кисть, даже не пытаясь скрыть приступ обуявшего себя веселья. – Ты для верности ещё безымянный через мясорубку пропусти. Не дури, я ж зову не замуж.
– И зря, между прочим, – строго отмечает входящая на кухню Надежда. – Верочке наверняка уже хочется стабильности. И ты рядом с такой умницей сам не заметишь, как повзрослеешь.
– Ма-а-ам! Ну что за минута позора? – убито стонет Матвей, пряча лицо в ладонях при виде тонкой папки, коряво подписанной чёрным маркером "Совершенно секретно". – Нет бы показать школьные снимки, где я получаю грамоту, или стою в красивом костюме на выпускном, ты принесла этот паршивый компромат! Так и хочешь разделить мою жизнь на "до" и "после".
– Что "мам"? Я старая и хочу успеть увидеть внуков, – бормочет она, смаргивая выступившие слёзы. – Глянь, Верочка, какой карапуз. Здесь Матвейке почти годик. Разве не прелесть? Вы бы так хорошо смотрелись с малышом на руках.
Подняв взгляд от черно-белого снимка, с которого очаровательный кроха Лиховский бесстыже светит голым задом, шлю ему озорную улыбку.
– Тебе идут короткие стрижки. Особенно под ноль...
Пусть побесится, не всё мне одной кипеть.
– Забудь.
– А вот Матвей попросил выбрить ему солнышко на макушке...
– Мам, а это ещё что? – ловко переводит он стрелки недоумевающим кивком в сторону зажатых подмышкой у матери полусапожек.
– Это для Верочки, – смущённо вспыхивает Надежда, протягивая мне обувь. – Бери, бери. Себе покупала по уценке, но ноги страшно отекают, так и пылятся без дела. Может они, конечно, не особо модные, зато тёплые. Теплее сланцев...
– Мам, мы спешим, – торопливо выхватывает сапожки вскочивший из-за стола Матвей и, поцеловав мать в щёку, дёргает опешившую меня за собой следом. – Спасибо за подгон! Поболтаем в другой раз.
– Ты реально подумал, что я фыркну? – решаюсь спросить уже сидя в машине и, не сумев скрыть в голосе обиду, отворачиваюсь к окну.
– Что здесь такого? – спокойно спрашивает он, будто на самом деле не понимает. Может, так оно и есть, куда юному шалопаю столько проницательности? – Ты из другого мира. Я не могу смотреть как её обижают и не хочу обижать тебя. Дурацкая была затея знакомить вас.
– Мась, – порывисто беру его за руку, будто прикосновение способно донести всю степень моей признательности. – Для меня эти сапоги не просто обувь, а забота, которую в родной семье я недополучила. Спасибо, что привёз. Честно. Мне это действительно было нужно.
– Серьёзно, что ли? – переплетает он наши пальцы и задумчиво хмыкает. – Вообще-то мне от тебя тоже кое-что звиздец как нужно...
– Озабоченный, – чуть неловко усмехаюсь, чувствуя, как под вкрадчивые звуки его голоса, по венам истомой разгоняется кровь.
– Поможешь выбрать сковородку? Старую недавно сжёг, – с обманчивой невинностью заканчивает он, после чего вскидывает бровь, глядя на меня с лёгкой иронией. – Эй, ты о чём таком подумала? Я же говорил, ты меня портишь!
Остаток пути проходит в волнующей тишине. Как и в первый раз мы оба понимаем, что произойдёт, едва за нами закроется дверь его комнаты. Матвей до упора жмёт на гашетку, я кусаю пересохшие губы, стараясь не портить момент мыслями о будущем. Мы ведь не делаем ничего плохого. День, неделя, месяц – какая разница на сколько нас хватит, если оба так сильно этого хотим?
Пятая причина
Уже знакомый двор, писк сигналки, пьяный мат из окон первого этажа. Почти не глядя под ноги проносимся вверх по ступенькам, задыхаясь не столько от быстрого бега, сколько от запредельной скорости сердцебиения. Два поворота ключа в замке, сброшенный на матрас пуховик, прохлада его ладони под моей кофтой. Большего мне не нужно. Кожа к коже и всё – перед глазами туман. Не отрезвляет даже откровенно недовольное "мяяяу" метнувшейся в сторону Муси.
– Ну что – моя? – хищно улыбается Лихо прищуривая чёрные глаза, а я тону в них и не получается вымолвить ни звука, словно голос вдруг пропал. Потому что так на меня умеет смотреть только он: как господин и раб одновременно, с восторгом художника и обречённостью смертника. Гипнотически.
Мне больше не страшно привыкнуть – теперь уже страшно потерять, ведь понимаю, что не смогу смириться с изменой. Гиблое дело зависеть от чувств, особенно, когда зависеть приходится от чувств другого человека, но я рискнула. Иначе не могу.
Матвей улыбается криво, словно мысли читает. Больше не спрашивает. Незачем. Слова таким эмоциям несоразмерны.
Внезапно он рывком подхватывает меня на руки и тут же опрокидывает поперёк матраса навзничь, в одно мгновение оказываясь сверху. Под кожей всё пламенем трещит, а в комнате тишина, как перед грозой. Слышно только шорох, наспех срываемой одежды.
– А мне ты покажешь, что такое скарфинг? – помогаю ему стянуть с себя джинсы, надеясь, что правильно запомнила незнакомое слово. Чем бы оно ни было, я не хочу больше страдать от своей неопытности. Не с ним.
Матвей на секунду даже замирает, сражённый вопросом.
– Это в первую очередь риск, – отрезает он, стягивая через голову футболку, затем накрывает моё горло ладонью. Без нажима, просто разглядывает свои пальцы на моей шее и под сенью подрагивающих ресниц разверзается чёрная бездна, напрочь вышибающая из головы посторонние мысли. – Практически наркотический кайф, полученный за счёт удушения.
– Хорошо, – отрывисто выдыхаю, скользя ладонью под резинку его спортивных штанов. – Я хочу этот риск.
– Я ведь могу не разжать пальцы вовремя, – хрипло возражает Матвей, будто уговаривая себя не поддаваться, и ни на секунду не прекращая свободной рукой задирать на мне кофту.
– Не попробовав, не узнаешь – так ты утром говорил? Я тебе доверяю.
Вот она – чистая клиника. Кажется, сердце сходит с ума вместе со мной от невыносимого наслаждения биться воробышком под тяжестью его гибкого тела.
– Да в тебе придури даже больше, чем во мне, – с вымученным стоном, но категорично сменяет он свою ладонь жаркими губами. – Попробуем... обязательно... потом, когда я тоже смогу доверять себе рядом с тобой.
И в этот самый момент грохочет тот самый проклятый гром, а точнее – телефон в его боковом кармане, который разрывается мелодией входящего звонка.
– Слушаю, – Матвей, ощутимо напрягшись, откатывается на свободную часть матраса, и глядя на его сосредоточенное лицо
