Член нетерпеливо задёргался внутри Яны, просясь совершенно в другую дырочку.
— Ты не хочешь? — уже с сомнением сказала Яна.
Хочу ли я? Ну, не то чтобы прям сильно…
Да кому я вру? Анал — это же как награда? И не каждый её удостоен. Сколько раз мне предлагали такой деликатес? Никогда.
Но пару раз всё же было. Я умею быть настойчивым, когда приспичит. С Яной я тогда не мог быть настойчивым, боялся напугать своим напором и аппетитами, да и сейчас, если честно, боюсь. Она, как нежный цветок, который растоптали грязными сапогами, но он выстоял и снова начал распускаться в моих руках.
А теперь мне Яна предлагает. Моя Яна. Сама!
Это было лучшим доказательством того, что девушка доверяет мне полностью. Одно дело доверить мужчине свою жизнь и сердечко, и совсем другое — попу!
Я рассуждал, как дурак, знаю. Просто я пьян и влюблён. Счастлив, короче.
— Очень хочу, малыш, — хрипло простонал я, выскальзывая из её лона. — Расслабь попку. Вдохни. Я войду на выдохе.
Смазку бы какую-то, но где я её щас выебу? Член был мокрым от Яниной влаги. Я собрал ещё немного со складочек, увлажняя её анус, пробуя пальцами тугое колечко. Так узенько, что я боюсь причинить ей боль, понимая всю ответственность за предстоящее действо.
Сделав всё, что в моих силах, я снова толкнулся в лоно Яны несколько раз, потом вышел и приставил головку к другой дырочке.
— Погоди! — запаниковала Яна, схватив меня за бедро. — Сейчас… — Она несколько раз тяжело вздохнула, настраиваясь на проникновение, да и я вместе с ней. — Давай! — дала она отмашку.
Член вошёл туго, но вместе с тем, легко. Я замер, давая девушке привыкнуть к себе, ожидая от неё какой-то реакции. Яна пошевелилась, возвращая мою руку себе на складочки, и повертела попой, устраиваясь так, как ей комфортно.
Я продолжил манипуляции с её киской, несмело толкаясь в её анус членом. Боже, мой дружок попал в рай! Думал, кончу через секунду, да и с похмелья всегда хочется получить поскорее разрядку, чтобы отпустило.
Мне нужно было не облажаться перед Яной, не быть эгоистом. Пусть кончает вместе со мной, иначе её попку я увижу ещё нескоро, если вообще увижу.
— Смелей, Саша! — приободрила меня Яна, задыхаясь от восторга.
Боже, она просто идеальна! Невольно мне вспомнился Баринов. Он, наверное, будет вечность стоять между нами, даже с того света, даже в такие моменты.
Коленька мог бы вот так же, как я сейчас, трахать свою горячую, мокрую, пошленькую жену, а он лежит в холодном морге со свёрнутым носом и шеей. И больше никогда, никогда её не увидит.
Долбоёб!
— Боже, Саша! Как же хорошо! — шептала моя девочка, доводя меня своими тихими стонами до исступления. — Да, вот так, любимый! Ещё! Ещё немного, Саша!
Девчонка мелко забилась в моих руках, кончая от моих пальцев, тонущих в её соке. Её анус тоже начал сжиматься, и я отпустил себя. Выстрелил в узкую попку с таким смаком, что поясницу прострелило нахрен. Думал, сердце остановится.
Вот это да!
Теперь можно спокойно опиздюливаться на службе. Ничто не способно испортить мне настроение.
42. Александр
42. Александр
— Вот, что мне прикажешь с тобой делать, Сашенька? — ехидно спрашивал Геннадий Васильевич уже в третий или четвёртый раз, глядя на мою опухшую с бодунища рожу.
Я только тихо вздохнул в ответ, разглядывая свои ногти на руках, аккуратно подстриженные Яной. Что я мог ответить генералу? Да и не нужен был ему мой ответ. Вопрос был риторическим, и я это понимал.
Начальник отъебал меня от души, вспоминая всё, что было за время моей службы под его началом. И хорошее, и плохое. Уже третий час я тёр шкуру в штабе. Мне хотелось есть и спать. К Яне хотелось. Положить голову ей на колени и мурчать от удовольствия, когда она перебирает пальчиками мои волосы, гладя по голове, а не вот это вот всё. Генералы, как известно, гладить по головке не приучены.
Поскорее бы меня уволили, что ли.
Думал, жалеть буду о том, что погоны с меня слетят, страдать буду, может, даже в запой уйду. Ненадолго. Конечно же, я любил свою работу. Относился к службе, как к ремеслу, как к своему призванию по душе. Командира уважал и сослуживцев. Они были моей семьёй, а не просто коллегами по работе, слишком через многое мы прошли всем отрядом, плечом к плечу и в горе, и в радости. Это скорее уже братство, а не просто военный отряд.
Сейчас стало так внезапно похую на всё, что самому не верилось. Это что-то психическое, не иначе, и от этого ещё страшнее. Устал я родину защищать, что ли? Так вроде нет…
— Ты у психолога был, Русаков?
— Никак нет. И не пойду. Я утратил профпригодность, Геннадий Васильевич, — честно признался я. — Ничего нового психолог мне не скажет и ничем не поможет.
— Так уж и утратил? — не поверил генерал. — Заложница требует, чтобы мы тебя к ордену представили, не меньше! Все пороги истоптала, всю плешь мне проела!
Я знал, что слёзные мольбы спасённой женщины ничего не изменят. Я нарушил приказ, действовал не по инструкции — это перевешивало любые мои заслуги.
И всё равно приятно, чёрт возьми! Я человеку жизнь спас, как-никак. Такое и раньше бывало, но пока ещё никто не требовал представить меня к награде, обычно премией квартальной обходился. А, тут… Ну, надо же!
Жалко, что Яне нельзя таким похвастаться, а так хотелось, словами не передать. Она бы очень гордилась мной, порадовалась бы за своего мужика, но придётся хранить события вчерашнего утра в вечном секрете, пока бог не приберёт меня к себе.
— Нет, мне ордена не надо! Я согласен на медаль, — отшутился я, хоть и понимал, что совершенно не до шуток.
— Не паясничай, майор! — одёрнул меня Геннадий Васильевич. — Вот как так получилось, что ты с катушек в момент слетел? А если бы заложница погибла? Ты бы сел. Ёбаный в рот, Русаков! Ты это понимаешь? Что с тобой произошло? Какая муха укусила?
Генерал был не дурак, потому и дослужился до такого высокого звания. Годы безупречной службы сыграли сейчас против меня. Был бы на моём месте сейчас Макс, Геннадий Васильевич даже бы не удивился очередной его выходке. К его залётам все привыкли, потому спрос с него был небольшой. Макс выходил сухим из воды, потому что, что бы он ни натворил, всё всегда заканчивалось хорошо, как вчера с этим ошейником, например. Он чертовски везучий сукин сын! Я же был образцовым военным, потому так много вопросов, стоило мне накосячить.
Командир поднялся из кресла и подошёл к окну. Он что-то подозревает про мою связь с Бариновым? Это только его домыслы. Геннадий Васильевич не может знать таких личных подробностей о моей жизни. Вряд ли он ведёт слежку за своими подчинёнными. Так я себя успокаивал, но всё равно было неуютно и тревожно.
Я хорошо изучил привычки командира. Сейчас он будет смотреть в окно и рассуждать о смысле жизни, о том, что ничто не вечно, и нам всем предстоит отвечать перед господом за свои деяния.
В такие моменты Геннадий Васильевич был похож на сектанта. Я во многом был согласен с его отношением к жизни в целом, но какого, блять, хера? Мне его проповеди, особенно сегодня, в хуй не брякали. Неужели у него дел других больше нет, как пиздеть с уже бывшим сотрудником? Долго он намерен меня ещё мурыжить?
— Я посмотрел в глаза заложнице, и она напомнила мне маму. Я представил её на месте этой несчастной и сорвался, — бессовестно пиздел я генералу, чтобы он не отвлекался от темы моего увольнения к более высокопарной херомантии. — Посему считаю себя непригодным для прохождения дальнейшей службы на должности снайпера. Геннадий Васильевич, давайте поскорее покончим с этой волокитой? Я устал.
Генерал долго молчал, будто бы не слышал моей просьбы закругляться, перекатываясь с пятки на носок, разглядывая что-то интересное в окне, изводя меня ожиданием, а затем резко обернулся.
— А инструктором по стрельбе, Саша? Пойдёшь?
Я с недоверием посмотрел на командира. Не похоже, что он шутит, но что-то уж слишком сладко, чтобы его предложение было правдой. Неужели, меня оставят в отряде? Пусть не в качестве боевой единицы, но всё же…
