И он…
Отпустил.
И нас развели пятнадцатого апреля…
Без скандала. Без криков на этот раз в присутствии судьи. Я просто села на свое место и сказала:
— Разведите нас. У нас все кончилось…
И судья медленно кивнула, осторожно глядя на Альберта, который не выразил никакого протеста. Он сидел и смотрел на папки в шкафу за моей спиной. Его взгляд цеплялся за что угодно кроме меня. И я считала, что так правильно и так должно быть.
Весь этот месяц мы не общались. Он перестал приезжать на ужины. Просто забирал Максима и все. Сын злился, что места мало там, куда его увозит папа. А потом просто ночью мне признался:
— Папа сказал, что он нас очень любит, но поживет отдельно и что мы можем приезжать к нему в гости… — сын шептал мне это в шею и часто дышал. — Мам, это правда?
Я глотала соленые слезы и судорожно кивала. А потом следовали взрослые вопросы от моего трехлетки:
— Но почему? Почему? — повторял Максим, вжимаясь в меня всем тельцем.
И я не знала, что ответить. Наверно просто трусила сказать правду.
Весь месяц мы держались на расстоянии. Альберт не заходил в квартиру когда дома была я, и я старалась поскорее собрать Макса, чтобы не цедить это время.
Родители были в шоке. Мама долго не могла поверить, хотя и догадывалась, как призналась мне, с самого отпуска просто старалась не подавать виду что переживала за меня. Папа качал головой и говорил протяжно, что если уж меня подняли, то Макса тем более поднимем. Как реагировали родители Альберта я была не в курсе. Мы же не разговаривали.
И вот оказались у судьи.
Я с искусанными губами, и Альберт с синяками под глазами.
— Вы решили, что будет с имуществом? Что-то обсуждали? А ребенок? — спросила судья, видя, что никто на агрессирует и все готовы к диалогу. И я приоткрыла рот, чтобы объяснить про приложение к исковому, но Альберт вдруг встал со словами:
— Опека над сыном общая, это не обсуждается, — холодно заметил он. — А имущество…
Муж наконец-то посмотрел мне в глаза, грустно улыбнулся. И покачал головой.
— Жена забирает все, что хочет, — сказал он легко и просто и вышел из-за стола, а меня изнутри просто оглушил собственный внутренний голос нестерпимым визгом.
Мы остались с судьей и она заверила меня, что через две недели мне выдадут решение в канцелярии. Но если оно нужно прям срочно, то будет в электронном виде в моих документах на госуслугах.
Я нервно кивала, вытирала запястьем нос. Что-то хотела спросить, но выйдя из здания суда, я села в ближайшую маршрутку и поехала к родителям, у которых гостил Макс.
Мама все поняла и только успела охнуть. Папа промолчал.
Все наше общение с Альбертом свелось к Максу. Мы могли говорить что-то только на детскую тему, думать о том в какую секцию отдать сына. Мы продолжали быть родителями. Все верно. Но это не отменяло факта, как трудно приходилось мне слышать, когда Альберт привозил сына ко мне, и Макс долго ревел в спальне, закрыв дверь. Он быстро повзрослел, и я ненавидела себя за это. Я считала, что я виновата в его лишенной отца жизни.
Надя официально встречалась с Костей. Об этом я узнала спонтанно, просто поймав Константина у себя в салоне с букетом гиацинтов.
— Привет… — сконфуженно произнёс Костя, не глядя на меня.
— Привет… — отозвалась я, не желая лезть в чужую жизнь, но Костя, видимо, как дорогой друг все же произнёс:
— Лер, я соболезную, что вы с Альбертом… — он не договорил, поймал мой полный печали взгляд и выдал скупую горькую улыбку.
— Спасибо, в тебя можно поздравить? — я кивнула на безымянный палец без кольца и усмехнулась. Костя смущенно кивнул, и я посчитала на этом разговор оконченным.
Моя жизнь не менялась. Она текла. Я что-то делала. И в один момент поняла, что Макс почти все время с Альбертом, а я даже не знала чем заниматься в свободное время. У меня его раньше не было, поэтому под нытье Алии я пошла вместе с ней на дыхательную гимнастику. А потом в бассейн. А потом еще в несколько мест, где открывались все женские чакры и было дыхание маткой.
На одном из обедов после очередной экзекуции я увидела за несколько столиков от нас знакомое лицо. Нестеров тоже меня увидел и отсалютовал чашкой с кофе. А пока мы не закончили обедать пристал букет тюльпанов. И конфеты из бельгийского шоколада. И еще несколько разных сладких подарков, на которые я почти не реагировала, но Эрик был настойчивым, поэтому уже через пару раз он знал, где у меня салон и не стеснялся присылать цветы туда.
Мне было неловко их принимать. Я краснела и в сообщениях писала, чтобы Нестеров перестал меня смущать, но на самом деле внимание льстило хоть и добавляло мне паники.
Это был другой мужчина.
Не Альберт.
А кроме мужа у меня никого никогда не было и это пугало. Я словно заперла душу и не хотела никого в неё впускать, но Эрик пер напролом и поэтому в первомайские праздники я все же согласилась встретиться в одном парке, где городской меценат сделал ресторан с прудами и беседками.
Эрик был обходительным, внимательным и настойчивым. Настолько, что под конец вечера я соврала:
— Прости, мне мама позвонила. Сын капризничает, мне надо ехать…
Эрик так же пытался подвезти меня, но я не согласилась и добравшись до дома долго и тщательно мылась жесткой мочалкой, стоя под душем, потому что мне было…
Неприятно.
Всего ужин, а я чувствовала предательство. Я как будто предала что-то светлое внутри и ненавидела себя за это.
А в конце мая мы с Максом попали в больницу.
Глава 46
— Альберт… — тяжело выдохнула я и прижала Максима к себе. Сын только уснул после капельницы, и я старалась говорить с мужем по телефону шёпотом. — Его всю ночь тошнило. Сначала он просто просился в туалет, а ближе к трем его стало рвать…
Я поправила наушник, и Максим заворочался. Я погладила сына по спине, стараясь занимать поменьше места на узкой кровати. Детское отделение инфекционной больницы никогда не славилось хорошим сервисом и удобными палатами. Я просилась в вип палату, но мне сказали, что все занято и нас положили в общую. С одной стороны девочка с ветрянкой лежала, с другой — мальчик, походу тоже с ротовирусом, на батарее сушились разного вида колготки, а у двери лежала девушка с грудничком, которому еще не поставили диагноз.
— Твою мать… — протянул Альберт. — Где он мог подцепить эту дрянь?
Альберт не злился на меня, а просто был недоволен. И еще это был наш самый длинный разговор с момента развода.
— В садике, в детской комнате, на площадке, — стала перечислять я. — Да где угодно…
— Так, Лер, я сейчас к вам приеду… — начал муж, но я перебила.
— Тебя не пустят в отделение, санитарные меры же… — напомнила я и потянула край одеяла на себя, потому что с окна дуло ветром и мне сквозило. Не хватало только мне еще заболеть.
— Да похер! — рыкнул Альберт. — Меня везде пускают!
Альберт положил трубку, а через два часа я поняла, что он не соврал.
Муж зашел в палату с видом как будто по пути положил не одного охранника на лопатки. Встал как скала в дверях и прошелся по палате недовольным взглядом. Наткнулся на нас и вдруг смягчился. Подошел к нашей кровати и присел на корточки. Его пальцы замерли в миллиметрах от моих, запутавшихся в мягких волосах сына.
— Привет… — мягко сказал муж, глядя на нас с Максом. — Он так и не просыпался?
— Просыпался, — тихо сказала я. — Сходил в туалет, попил воды и снова лег.
— Треш… Надо в платную палату, чтобы еще каких-то инфекций не набрался, — сказал муж, и я грустно выдохнула.
— Нет отдельных палат…
— Мне найдут, — усмехнулся Альберт и все же провел костяшками руки мне по запястью. Я непроизвольно вздрогнула. Муж смутился и отвел взгляд, бросил его на тумбочку и взял с неё карточку. — О! А вот и имя лечащего…
Альберт встал и вышел из палаты, а через десяток минут в коридоре прогремел его голос:
— Моя жена с сыном будут лежать в отдельной палате! Не можете найти, выселите, подвиньте, постройте!
