санитара. Они же вознамерились внести меня внутрь самолёта на носилках.
— Стоп, — сказала я. — Стоп, хватит.
Я успела взглядом оценить крутизну трапа и хлипкость носилок. Уронят, к чертовой матери, точно уронят. Я лучше ножками по ступенькам, целее буду.
— Добро пожаловать на борт, — поприветствовала меня медсестра.
— Где мой кот? — ответила я вопросом.
Кот нашелся сразу — лежал развалившись на одном из комфортабельных кресел. Увидел меня — но отвернулся. Обижен.
— Брось, — попросила я. — Ну прости. Вот рожу и снова всегда будем вместе ты чего?
Кот не ответил и не повернулся. Я потрепала его мохнатый бок и он сразу начал его вылизывать — испачкала.
— Меня предупредили, что вам лучше лететь лежа. Вода, горячие напитки, немного шампанского для бодрости?
— Нет, спасибо.
Самолет явно был частным — несколько кресел, удобные столики. Одно из кресел было выдвинуто для меня, его я и заняла. Мой доктор носился по салону, по очереди заглядывая в каждый из иллюминаторов, хотя я доподлинно знала, что за каждым из них один и тот же вид — на мокрый замёрзший аэропорт.
— У вас все хорошо? — вспомнил он про меня.
— Да.
Тем не менее он решил бдить, померил мне давление и аккуратно потрогал мой живот. Удовлетворился, кивнул головой и бросился в кабину — посмотреть, что там. Там было интереснее, чем в моем животе. Подходило время вылета, я словно чувствуя потянулась и выглянула в окно. Чутье не ошиблось — Марат стоял у трапа, курил и говорил по телефону. Накрапывал дождь, окрасив плечи его пальто. Он тоже почувствовал мой взгляд и улыбнулся мне.
— Все хорошо, — сказала я себе.
Откинулась на кресло. Закрыла глаза. Вошел Марат, принося с собой запах сигаретного дыма и дождя. Поцеловал меня снова в лоб, словно наши отношения лишились всякой сексуальности вообще.
— Как ты?
— Все хорошо.
— Кот? Вообще не волнуется, смотри-ка, а ведь его первый перелет.
— Обижаешь, — хмыкнула я. — Он у нас москвич, он в наш город из столицы прилетел.
— Путешественник.
Пустой разговор ни о чем. Марат заныл место чуть в стороне от меня, угомонился доктор и тоже сел, все пристегнулись. Самолет тронулся, затем мягко, почти незаметно взлетел. Я снова прильнула к окну, уткнулась лбом в холодное стекло. Мой маленький город оставался внизу, таял, растворяясь в серой осенней степи, вскоре чернело лишь пятно огромного карьера.
Я уезжала отсюда десятки раз. Каждый раз — возвращалась. И никогда не было так горько, как сейчас. Я всегда знала, что вернусь. А теперь — ничего не держит и от этого тоже горько. Дедушка с бабушкой остались лежать на кладбище. В их квартире живут чужие люди. Андрей…Андрея я больше не люблю.
И вдруг, именно в этот момент старая, изжитая и почти забытая эта любовь вдруг затрепыхалась внутри, напоминая — не всегда же было плохо. Сколько было сладких ночей. Поцелуи в машине под стук дождевых капель. Предвкушения встречи, от которых в животе разливалось тепло. А теперь — теперь только неизвестность впереди, тёмная и пугающая. Один из детей зашевелился внутри — я стала четко понимать, что это все же шевеления.
— Это не любовь, — прошептала я. — Это просто боязнь перемен и будущего.
Со своего кресла спрыгнул Люкс, занял соседнее со мной, устроился поудобнее и положил тяжёлую голову на мои колени — простил. Всё будет хорошо. Всё моё с собой. Мой кот. Дети в моей утробе. Мужчина, которого я люблю.
В Москву мы прилетели уже глубокой ночью. Здесь тоже царила осень, но контраст был поразителен — ночь была мягкой и теплой. Стоял полный штиль, воздух казался тяжёлым и плотным. Я уже обо всем договорился и у трапа нас встречала машина из клиники. Аня не доверилась санитарам и по ступеням спустилась сама. Остановилась на черном асфальте, прижала ладони к животу и замерла на несколько минут.
— Дождя нет, — тихо сказала она. — Даже странно, я уже привыкла.
— Еще польет, — усмехнулся я. — Устраивайся поудобнее.
Вместо носилок было комфортабельное инвалидное кресло, но от его вида меня передернуло. Аньку вкатили в машину, кресло откинулось и зафиксировалось. Я мог бы поехать сам, но полез на переднее сидение, мне не хотелось оставлять Аню одну. Машина мягко тронулась, словно тоже понимала — груз очень важный и хрупкий, везти нужно максимально бережно. Тихо бубнило радио, водитель был полностью сосредоточен на дороге. Сзади доносился голос Анькиного врача, как полагается — восторженный. Самой Аньки не было слышно.
Пробок не было — ночь, но до клиники добирались почти полтора часа. Открылись резные ворота, мы въехали. Нас встречали у дверей. Я глянул на Аню — выглядит безмерно уставшей, хотя врач заверил, что полет она перенесла хорошо.
— Палата уже подготовлена, — улыбнулась Вера Викторовна, врач, который будет курировать Аню. — Но сначала мы вас посмотрим. Хорошо?
— Хорошо, — кивнула Аня.
— Как прошёл перелёт?
— Отлично.
Из переноски ворчливо пробасил Люкс — его пришлось тащить с собой. Мне хотелось толкать кресло вслед за доктором самому, но руки были заняты большой переноской с котом. Мы шли широким коридором, Вера Викторовна задавала вопросы, Аня отвечала. Перед дверью в кабинет я поставил переноску на диванчик для ожидающих.
— Прости, брат, — извинился я. — С тобой меня в кабинет не пустят, стерильность, все дела.
Люкс смолчал. Я оставил пальто, повесив его на рогатую вешалку, надел шапочку, выданный халат, бахилы уже были на ногах. Обработал спиртовым спреем руки, затем вошел в кабинет. Аня уже лежала на кушетке, отвернувшись к стене и не глядя на меня. Между нами было не больше трех метров, но она максимально закрывалась, дистанцируясь от меня. Врач трогала живот. Он уже был округлым и странным образом притягивал мой взгляд, словно гипнотизируя. И мне тоже хотелось протянуть руку и коснуться этой теплой, туго натянутой кожи.
— В тонусе, — сказала врач. — Ничего страшного, тонус мы снимем. Кровотечения нет, это прекрасно. Более детально мы обследуем вас на этапе подготовки к операции, некоторые нюансы я обсужу с вашим врачом. Сейчас сделаем узи.
Врач выдавила на живот гель, и я увидел, как крошечные волоски на коже Ани встали дыбом. Затем живота коснулся датчик.
— Да, — продолжила она.
