Или настало — все?!
Все, что годами хранила память и рисовало воображение — помимо воли. Все, что рождало боль, бессонницу и надежды. Чем отзывался в душе осенний лес и юная листва весной, похожий силуэт в толпе, знакомый поворот головы, окрик в спину, когда секундное замешательство — отчаянная мольба о чуде. Все, что было невозможно.
Все, о чем тосковала скрипка, случайная скрипка в случайном кафе.
— Мне тяжело, — прошептала она, упершись ладонями в его грудь.
Олег перекатился на бок, плотно прижав ее к себе.
— Я все равно не уйду.
— Но вдвоем мы тут не уместимся!
— Прекрасно умещались, — возразил он, и Тина почувствовала его улыбку.
Ей казалось сейчас, что все происходит впервые, что прежние поцелуи, прикосновения, сбивчивый, влажный шепот, горячее дыхание — только смутная тень того солнца, что обжигало их мгновение назад. Их? Или только ее? Неужели за эти годы она так истосковалась по своему женскому «я», что достаточно одной бурной сцены, чтобы привести ее в эйфорию?
Оголодала, с циничной усмешкой подвела итог Тина.
— Хочешь пить? — спросил Олег, и голос его прозвучал так ласково, что горькая улыбка сползла с ее губ.
Наваливалось, настигало что-то необъяснимое. Восторг ли, уже без примеси самоуничижения? Нежность?
Он перегнулся через нее, мимоходом, не удержавшись, легонько провел языком по груди, и Тина выгнулась навстречу — сразу, безвольно, не раздумывая, — загораясь снова.
— Потом попьем, да? — сипло уточнил Олег, отставив бутылку обратно на столик.
Сквозь дрожь собственного тела, сквозь трепет души, Тина услышала собственные мысли. Все до единой они были о нем. Все до единой они исчезли, стоило ему оказаться совсем близко — страшно, волшебно, катастрофически близко.
— Я не могу больше! — простонала она, впиваясь губами в воздух, а пальцами в жаркую широкую спину. — Не могу, не могу…
Но она смогла, потому что он был рядом — именно он. И вместе они домчались по этой дороге до звезд.
Господи, как давно она не видела звезд!
Когда вспыхнувшие ярым светом небеса стали тускнеть, опуская все ниже и ниже занавес туч, его прохладные пальцы заметались по простыне, пока не сцепились с ее пальцами.
Как раньше, подумал Олег, стараясь унять ненужное сердцебиение.
Как раньше не будет, беспощадно грохотнуло в голове.
Но вот же — есть! Есть она и есть он, и между ними — ничего, что может стать преградой.
— О чем ты думаешь? — шепотом спросила Тина.
— О нас, — признался Олег.
Они же всегда были откровенны друг с другом. Старались быть. Хотя временами это сильно напрягало.
— И что же ты думаешь о нас? — с едва уловимой насмешкой спросила она.
— Что нам хорошо.
— Это и без раздумий понятно. Это логично, понимаешь? — Она усмехнулась в темноте, вновь закутываясь в цинизм. — Твое тело знает мое, а мое — твое, и мы оба знаем, как доставить удовольствие друг другу.
Он вскинулся было, разъярившись. Удовольствие?! Удовольствие — это когда пиво холодное свежее пьешь, голубей кормишь, на песочке нежишься, в сотый раз пересматриваешь старую комедию, где каждая реплика знакома, а все равно интересно. Удовольствие! Его обдало жаром злобы, и он вознамерился было сказать ей все, что думает о ней и ее дурацком представлении об удовольствиях.
Но промолчал.
Потому что понял: она боится того, что случилось. Потому что не знает, как иначе отнестись к этому.
К тому, что они занимались любовью, с удовольствием произнес Олег мысленно. Потом подумал и повторил вслух. Так ему хотелось.
— Значит, мы занимались любовью и получили удовольствие, — сказал он, едва не мурлыча от вкуса этой фразы.
Тина неловко завозилась.
— Ну, да. Только давай не будем говорить об этом, — тут же добавила она.
— Конечно. У нас лучше получается молчать.
Они посопели, она — успокаиваясь, он — прислушиваясь к ней.
— Мне кажется, тебе все-таки надо на свое место перебраться, — произнесла Тина.
— Тебе что, плохо со мной?
— Морозов, не устраивай детский сад! Не буду я отрицать, что мне с тобой хорошо. То есть, было хорошо. Но спать с тобой я не собираюсь. Это неудобно, в конце концов!
Нет, ну правда! Она знает, что он во сне ворочается. Запросто спихнет ее в проем. Или ногу отдавит. Или руку, что тоже неприятно. Волосы прищемит. Нет, нет, на узкой полке спать вдвоем невозможно.
Если только прижаться вплотную. Переплестись.
Вот только этого не хватало!
Она негодовала, а Морозов осторожно перекатился, опираясь на стену, и коленями сжал ее ноги.
— Уходи, — приказала Тина.
— Ага. Щас! — пообещал он.
— Олег, я хочу спать.
Он приблизил лицо к ее лицу.
— Я только пожелаю тебе спокойной ночи, хорошо?
Поцелуй, всего лишь один поцелуй. Взрослая женщина, мать двоих детей, мужняя жена — не должна и не может терять голову от единственного поцелуя.
Наверное, чтобы доконать ее окончательно, он взялся за ее плечи. Или не знал и не думал, как это страшно, как это томительно, необыкновенно, забыто! Просто погладил. Лишая воли, но даруя неведомую прежде, упоительную радость от того, что бешено колотится сердце и каждая клеточка оживает навстречу легкому танцу чужого огня.
— Поспишь у стенки, — шепнул Олег, — оттуда ты точно не свалишься, так что не бойся, что я буду брыкаться.
— Я не могу с тобой спать, — решительно сказала Тина.
— Можешь.
— Я не хочу! — отчаянно прошипела она.
— Хочешь.
Он держался из последних сил, чтобы не сойти с ума от беспомощности. От кончиков пальцев до края души он весь принадлежал ей, он зависел от нее.
Он что-то говорил. Он делал что-то. Внутри дрожал, бился в ребрах, как в клетке, штормом вздымался к горлу страх: «Как же теперь?!» Но ему недосуг было размышлять и храбриться. Просто жажда была невыносимой и, припав к чарующей влаге, он не думал, чем обернется все это. Не знал. Теперь боялся, что знает.
С каждым прикосновением острее и острее впивалась в него разгадка, и теперь он лежал, прижав ее к стенке, но сам оказался загнанным в угол.
Эту жажду не утолить никогда.
Эту тоску не забыть в минутном порыве. Ему нужно большее, ему нужно все, вся она — та, которой она стала.
— Ты дышишь мне в ухо, — раздосадованно проскрипела Тина, не зная, как относиться к тому, что они лежат вот так, все еще не расцепив объятия.
— Извини. Не буду.
Он заерзал, устраиваясь, чтобы ей было удобней.
— Теперь волосы придавил, — уже с очевидной капризностью высказалась она, — я же говорила, что…
— Извини, извини. Вот так лучше?
— Твоя нога…
— Которая? — торопливо осведомился Олег, разом подняв обе. На всякий случай.
