— Ты выглядишь очень мило. А здесь все заключают пари, вернешься ли ты одетая в домотканое платье и старомодную шляпку, защищающую лицо и шею от солнца, или нет.
Джасинда чуть улыбнулась.
— Нет, я оставила все это в Арканзасе. Кроме нескольких вещей, которые мне особенно дороги.
— Я рада, что ты вернулась. Давай поскорее получим твой багаж и поедем.
Джасинда медленно пошла за ней. Усталые люди ждали отправления своих рейсов, вылет которых задерживался на неопределенное время. Женщины с кричащими детьми перемещались с пассажирами, которые несли громадные раздутые чемоданы и сумки с вещами. Настроение было ужасное, к тому же она подвернула ногу. Джасинда чувствовала себя разбитой и потерпевшей поражение, пробираясь через толпу пассажиров, которые толкали и переворачивали ее, и которых раздвигала плечами и толкала она, особенно того бритого наголо мужчину, который в течение всего рейса пытался обратить ее в мусульманскую веру.
Лиз невозмутимо пробиралась сквозь толпу, казалось, что она вовсе не замечает ее. Джасинда же, усталая и совершенно раздавленная, стараясь не упасть, шла за сестрой и останавливалась всякий раз, чтобы извиниться, когда сталкивалась с кем-нибудь.
— Ты идешь? — бросила Лиз через плечо.
— Да, — Джасинда поторопилась, чтобы догнать ее.
Они получили багаж, вышли на стоянку автомобилей и сели в машину Лиз. В то время как сестра выруливала со стоянки, Джасинда устроилась поудобнее на заднем сиденье.
— Спасибо, что приехала встретить меня.
Лиз улыбнулась ей.
— Рада, что вернулась?
— Конечно, — солгала она.
На самом деле она чувствовала себя здесь даже хуже, чем в течение последней ужасной недели в Арканзасе. По крайней мере, там она цеплялась за надежду, что Эрик позвонит. Теперь надежды на это не было.
Спустя сорок пять минут они подъехали к дому и подняли вещи на шестой этаж. Лиз поставила чемодан в комнате и изучающе посмотрела на сестру.
— Ты не сказала и двух слов с тех пор, как мы выехали из аэропорта. Ты подавлена или просто устала?
— И то, и другое.
— Не хочешь поговорить об этом?
Джасинда опустилась на диван.
— Боюсь, что я заплачу, если начну говорить.
— О-о, так плохо, да? Если я правильно понимаю, то речь идет о мужчине, с которым ты встречалась в Арканзасе, верно?
— Об Эрике.
Это было то самое имя, которое возникало в ее голове тысячу раз за прошедшую неделю. Но впервые с тех пор, когда она в последний раз видела Эрика, она произнесла его имя вслух. Оно повисло в воздухе так, как если бы существовало само по себе.
— Что случилось? — спросила Лиз с сочувствием.
Ее губы дрожали, но она пыталась говорить небрежно.
— Когда я сказала ему, что уезжаю, он ответил: «Было приятно познакомиться с тобой» или что-то в этом роде.
Ее сестра наклонила голову набок.
— А что ты хотела, чтобы он сделал?
Она почувствовала комок в горле.
— Не знаю. Я надеялась, что он бросится перед самолетом, чтобы только я не уехала.
— Ты хотела остаться в Арканзасе? — недоверчиво спросила Лиз. — Я думала, что ты умирала от желания вернуться в Нью-Йорк.
— Я тоже так думала, — прошептала Джасинда. — Я думала о многих вещах, которые оказались ложными, — продолжала она медленно, как будто говорила сама с собой. — Смешно, но вначале у меня были все аргументы для того, чтобы объяснить, почему Эрик не подходил мне. Я думала, что он необразован, что недостаточно элегантен, и была уверена, что мое влечение к нему — чисто физическое. Но я не могла ошибиться сильнее.
— Бедная моя. — Лиз погладила ее по плечу. — Послушай, я сейчас должна ехать; я припарковала машину незаконно, но я увижу тебя сегодня у родителей за обедом и мы поговорим. О'кэй?
— Да. Спасибо, что подвезла меня домой.
После ухода Лиз Джасинда стояла, медленно оглядывая свою квартиру. Прислушиваясь к отдаленной мелодии уличного шума, она вспомнила, как тосковала по нему первое время в Арканзасе. Теперь она снова оказалась дома в тишине квартиры. Только не будет здесь никакой тишины. Здесь шум города всегда будет преследовать ее.
Механически она перенесла свои чемоданы в спальню и начала распаковывать их, включив громко радио, чтобы отвлечь себя музыкой. Это не помогло. Глядя на каждую вещь, которую она доставала из чемодана, она подробно вспоминала, когда и куда она ходила в ней с Эриком.
— Я не собираюсь плакать, — громко сказала она себе.
Но ее душили слезы, и было так трудно удержаться от них. Она снова решительно копнула в чемодане, и ее руки нащупали мягкий меховой предмет.
— О Боже, — прошептала она и опустилась на кровать, зажав в руках старую, изъеденную молью игрушку — опоссума.
Какой дурак будет плакать над глупым испорченным кусочком старья? Но она не могла удержаться. Она вспомнила об аукционе. А это воспоминание вызвало поток других. Она вспомнила об их походе в пещеру с искрящимися кристаллами на стенах, о карнавале, когда он впервые поцеловал ее, о ночи в его доме, когда она перевязывала его раненую руку. Было нелегко забыть Эрика. Но она должна попытаться.
Дни казались бесконечными. Джасинда плохо спала по ночам, хотя знала, что ее работа требует собранности.
В конце недели она лежала в постели, проснувшись в три часа ночи, когда раздался звонок в дверь. Накинув на плечи халат, она осторожно подошла к двери.
— Кто там? — спросила она, заглядывая в дверной глазок.
— Эрик.
Ее сердце глухо забилось, она распахнула дверь и недоверчиво уставилась на него.
— Эрик? — все еще не веря, прошептала она.
Он держал чемодан в одной руке, а пальто в другой. Не спеша он поставил чемодан на пол и положил на него пальто. Затем выпрямился.
— Я приготовил речь, Джасинда. Она звучала прекрасно. Но я не могу вспомнить ее. Все, что я знаю, это то, что мне было очень плохо без тебя.
Она изумленно моргала глазами.
— Но мы сможем что-нибудь придумать, правда? Если ты не хочешь возвращаться в Арканзас, тогда я перееду в Нью-Йорк. Только не говори, что все кончено.
Она покачала головой сначала медленно, затем быстрее.
— Не кончено!
Они кинулись друг к другу одновременно, как будто боялись, что другой может исчезнуть. Джасинда провела рукой по его лицу и ощутила такую родную поверхность кожи и тепло его дыхания на своей ладони, когда кончиком пальца коснулась его губ. Она упала ему на руки, и он заключил ее в крепкие объятия.
— О, Эрик, — прошептала она.
Их поцелуй был горько-сладким поцелуем истосковавшихся друг по другу людей. Наконец она оторвалась от него.
