— Нравится? Да, очень, — ответила Тинкер. — Очень нравится.
— Ты все еще боишься?
— М-м, — недоверчиво протянула Тинкер. — Я действительно так сказала?
— Ты совсем ничего не помнишь?
— Ну… может быть… Я не могу сказать с уверенностью. — Она улыбнулась коротко и лукаво, давая понять, что готова играть с ним, пока не устанет. «Она опять возвращается к флирту, автоматически используя технику, которая в прошлом приносила успех, — отметил Том, — но я ей не позволю». Он решил, что она действительно смущается, и подумал, что снять это можно только шоковой терапией.
— Я кое-что для тебя приготовил, — сказал он, подчеркнуто от нее отстраняясь и наклоняясь за наброском, который он оставил на ковре. — Вот тебе сходство, — сказал он, протягивая ей набросок и поднося свечу, чтобы она могла как следует разглядеть его.
— О! — удивленно сказала Тинкер и наклонила голову, чтобы в тусклом пламени свечи прочесть написанные там слова. — О, — снова сказала она изменившимся голосом — почти без голоса. — Это правда, Том?
— Да, помоги мне господи.
Он затаил дыхание. Мгновение Тинкер сидела молча, по-прежнему наклонив голову. Наконец он поставил на пол свечу, положил набросок обратно на ковер и, одним пальцем приподняв ей подбородок, повернул ее лицо к себе. Его сердце подпрыгнуло — у нее на глазах блестели слезы.
— Я понимаю, что ты боишься, но все же помоги мне, — сказал Том. — Для тебя это хорошая новость?
Тинкер кивнула; слезинки выкатились из глаз и потекли по щекам.
— Я тебе нравлюсь? — спросил он. Сначала она покачала головой, но затем решительно кивнула. — Я тебе не просто нравлюсь, а очень нравлюсь? — перевел он. Она кивнула еще более определенно. — А ты могла бы… когда-нибудь… полюбить меня? — спросил он так тихо, что если бы она не захотела отвечать, то могла бы притвориться, что не расслышала. Тинкер заставила себя посмотреть ему в глаза и наклонила голову — короткий кивок, молчаливое, но безусловное «да». А потом она кинулась к нему на шею, обеими руками обняла его и потянула вниз, так что они оказались лежащими рядом. А потом она приподнялась и стала горячо целовать Тома в лицо и в шею.
— Здесь, и здесь, и здесь, — бормотала она, неожиданно страстно впечатывая губы в каждый доступный ей дюйм его лица, пока он не засмеялся, потому что она щекотала ему ухо и нечаянно заехала локтем в подбородок.
— Подожди, — выдохнул он, ловя ее руки и удерживая их. — Что же дальше? Тинкер, милая Тинкер, пожалуйста, скажи мне. Я же знаю, ты умеешь говорить, когда ты в настроении, ты ведь разговаривала со мной раньше.
— А что обычно ты делаешь дальше?
— При чем здесь обычно, сегодня все необычно. Я впервые в жизни влюбился.
— Я тоже.
— Наконец-то ты это сказала! — с торжеством воскликнул он.
— Нет, не сказала.
— Ты сию секунду сказала, что влюблена в меня, — настаивал Том.
— Нет, не сказала. Ты пришел к такому заключению. Я, Тинкер Осборн, люблю тебя, Том Страусс. Вот теперь сказала. Уфф… и сразу стало легче.
— Повтори!
— Заставь меня, — поддразнила она.
— А, так ты просишь об этом, ты этого хочешь, да?
— Это угроза? Или обещание? — проворковала она.
— О, Тинкер, ты хочешь свести меня с ума, правда ведь?
— Время покажет, — ответила она, стаскивая свитер. — Время покажет, и скоро, — повторила она, сбрасывая лосины и с улыбкой вытягиваясь на белом ложе во всем великолепии своей юной, нежной красоты.
Сдерживая дыхание, Том кончиком пальца притронулся к розовому бутону ее соска и тотчас почувствовал, как он отвердел.
«Безумец, настоящий безумец», — думал он, сбрасывая одежду. Она сведет его с ума, она вернет ему рассудок, она заменит ему весь мир.
— Фрэнки в ярости, — пожаловалась Эйприл Мод Каллендер, когда они столкнулись в вестибюле у доски объявлений. — Тинкер сегодня не ночевала здесь, и она ведет себя так, словно я в этом виновата, — а с каких это пор я стала хранительницей нравственности?
— А когда ты в последний раз видела Тинкер? — с интересом спросила Мод.
— Вчера за ужином. Потом она ушла с одним из этой компании, а мы с Джордан поехали в другой клуб и несколько часов танцевали. Теперь Джордан тоже ушла, и я осталась в полном одиночестве. Фрэнки звала после ленча пойти в Лувр, говорила, что мы еще недостаточно ознакомились с французской культурой. «Недостаточно ознакомились!» Слова-то какие! Так же моя бабушка говорила о Бетховене, когда мне было двенадцать лет. Фрэнки слушать не хочет, когда я объясняю, что в Париже, должно быть, найдется и более приятное занятие, чем смотреть эти бесконечные картины. Фрэнки превратилась в тирана, а я — ее единственная жертва.
— Лучше вместо этого пообедай со мной, — предложила Мод. — Я покажу тебе настоящий Париж, ну, во всяком случае, его маленький кусочек. Я уже много лет наезжаю сюда, порой надолго, и на то, чтобы узнать этот город хорошо, у меня ушло немало времени. И ты удивишься, узнав, как мало времени я провела в Лувре.
— Спасибо, Мод, господь услышал мои молитвы и послал мне тебя. Я пойду оставлю записку Фрэнки. Встречаемся внизу через пять минут, о'кей?
— Отлично.
«И действительно отлично», — подумала Мод. Она почти отчаялась застать кого-нибудь из девушек одну, без их вездесущей бонны мисс Северино. Первое правило работы любого интервьюера — это избавиться от бонны. И неважно, что это за бонна — официальный представитель по связям с общественностью, гид-переводчик, друг-любовник, сестра, мать, даже ребенок. Присутствие третьего лица для интервьюера меняет все: он уже не так свободно задает вопросы, а интервьюируемый, в свою очередь, отвечает не так открыто. В атмосфере официального интервью никогда не достигнешь того, что может дать свободно текущая беседа — обе стороны сознательно или бессознательно ведут себя так, словно все гувернантки мира сидят в углу, опустив глаза и делая вид, что читают журнал.
«И, кроме того, великолепно, что именно Эйприл первая ускользнула из-под присмотра Фрэнки», — подумала Мод. Она выделила Эйприл как наиболее вероятную претендентку на контракт с Ломбарди с самого начала, с момента встречи в аэропорту. Эйприл была классом выше остальных. Эйприл была моделью чрезвычайно высокого класса, она воплотила в себе тип красоты, признанный во всем мире, в котором соединились хорошие манеры и социальная стабильность.
Мод Каллендер происходила из старинной семьи с Род-Айленда, богатой связями и филантропическими традициями — а также собственностью, разбросанной по всему миру. Ее личный доход был более чем достаточен, чтобы жить припеваючи; ее работа давала ей определенную известность, а это самое главное для одинокой женщины, которая стремится участвовать в светской жизни Нью-Йорка. Мод всю жизнь поддерживала веру в классовость и проповедовала это непопулярное в современном мире понятие. «Интересно будет, — думала она, — побольше узнать об Эйприл». Девушка сложена так, что выглядит как королева, эта ее элитарность и стала ее второй натурой, но о ее внутренней жизни это говорит не больше, чем о Грете Гарбо говорят фильмы с ее участием.
