Вот прикинь, Женька, рассказывал он, идет вся такая, нос задрала, не влезай – убьет. А я понимаю, что у меня всего один шанс, да и тот мизерный. Пан или пропал, а пропадать не хочется. Подхожу и говорю: девушка, меня Петр зовут, мне через три дня уезжать, как думаете, этого времени хватит, чтобы я захотел на вас жениться, а вы – выйти за меня замуж? Она обалдела, стоит, глазами хлопает. Ну, говорит, не попробуешь – не узнаешь. И мы пошли в ресторан. И я ей сразу все рассказал. Что формально у меня война, жена и Серега, а на деле – одна война и больше ни хера. И почему-то ее это не испугало. Наверно, мне той ночью черт ворожил. Крепко ворожил. Или потому, что она такая же ненормальная, как и я. Рыбак рыбака, в общем. А скорее всего, и то и другое.
Когда мы с Олей целовались в сугробе, я вдруг понял: это тот момент, после которого обратной дороги уже нет. Только вперед. Во всяком случае, для меня – точно. Но мне показалось, что и для нее тоже.
Как доехали до дома, не помню. Только вспышками – как смотрел на нее, останавливаясь на светофоре. В висках билось пульсом: «О-ля, О-ля».
К ней? Ко мне?
Она решила сама, нажав в лифте кнопку пятого этажа и прикрыв панель рукой.
Ты правда думала, что я нажму на шестой, а на пятом пожелаю тебе спокойной ночи? Дурочка…
Сколько раз я все это представлял, в деталях и подробностях, а получилось все равно не так. Лучше? Нет, по-другому.
Я хотел ее так, что темнело в глазах, и в какой-то момент всерьез испугался: не опозориться бы скорострелом. Наверно, спасло то, что не меньше хотелось встать на паузу и посмотреть на нее. Рассмотреть всю, от макушки до пяток. Перетрогать и перегладить, обцеловать и облизать. От ее запаха крыша окончательно уехала. Вкус… горьковато-соленый, как морская вода. Вкус желания.
Призывно разведенные ноги, кожа на внутренней стороне бедер – гладкая, нежная, словно светится изнутри. Я целовал ее, искал языком самые отзывчивые точки, ловил взгляд из-под опущенных век. Приоткрытые губы, сбитое дыхание, пальцы, вцепившиеся в простыню до белых костяшек. На лбу и в ложбинке груди испарина, которую так и тянет слизнуть. Стоны – почему у одной женщины они раздражают, а у другой звучат как музыка?
Хотелось довести ее до самого конца, увидеть ее лицо в этот момент, но Оля остановила меня.
Хочешь со мной вместе? Серьезно? Вот так тормознуть в миллиметре от оргазма – чтобы вдвоем? Кажется, я и правда сорвал джекпот. Там, где и не искал.
Подмял ее под себя, грубо, по-звериному. Покусывал за ухо, грязно шептал, что хочу с ней сделать. Никому так никогда не говорил, а с ней знал – что зайдет.
Зайдет? Зайти мог и сам – прямо сейчас, вот так, сверху, приподняв за бедра. Но нет – хотел, чтобы лицом к лицу, глаза в глаза. Ждал, кусая губы, когда уже не сможет больше терпеть. Подсунув под нее обе руки, сжимал в ладонях грудь, как два яблока, ласкал твердые соски. Хотелось сделать это с того момента, когда увидел, как остро они врезались в ткань майки. А еще – поймать губами, стиснуть, перекатывать во рту, как две вишневые косточки. Но это потом, потом…
Она ерзала, извивалась, скулила и хныкала. Выбралась, вырвалась, как будто мы сошлись в спарринге. Потянула к себе, но замерла, лихорадочно дыша. Вот так же и я смотрел, заглатывая, вжирая в себя глазами каждый сантиметр ее тела. Взгляд – как прикосновение, как жадная ласка. Все замерло, время остановилось, а потом ускорилось – словно в прыжке, чтобы я наконец оказался в ней, так глубоко, как только можно.
Заполнить собою – в самом буквальном смысле. Нечто сакральное, мистическое. Магическое… И хочется, чтобы еще сильнее, глубже, теснее. Ее ноги обвиваются вокруг талии, я сжимаю ее бедра. Не просто стать ближе – слиться воедино. От каждого движения - вперед, к ней! - по всему телу горячие волны, и ее крупная дрожь вдруг превращается в долгую судорогу.
Оль, ну так нечестно, ты ж хотела вместе. И я хочу. Догоняй! Сможешь!
И она словно услышала. Потянулась навстречу, прижалась еще сильнее, вливаясь в ритм. Горячая, мокрая. Волосы растрепались, упали на лицо – стряхнула нетерпеливо, запрокинула голову, подставляя шею поцелуям. Впиться губами, зубами, оставить метку – как знак, что моя, только моя. Нет, не надо. И так моя, без этого. Никому не отдам.
Хотелось долго – бесконечно долго. И добраться побыстрее до конца – тоже хотелось. Сдерживал себя из последних сил – чтобы дождаться ее, поймать момент, когда она сожмется в тугую точку, и вместе с ней сорваться в пике – с десятка километров до самой земли.
Оля… моя… милая…
***
- Кстати, ты мне жутко не понравилась. Нет, вру, коленки понравились. Аппетитно так из-под халата торчали.
Я положил руку ей на колено, слегка сжал с двух сторон, где ямочки.
- Больно, дурак!
Руку стряхнула – но в очень правильном направлении. Пополз, как краб, строго на север, медленно-медленно. Хоба – поймала, стиснула ногами крепко на подступах к стратегически важному объекту. Но так, чтобы можно было пальцем дотянуться. Что я и сделал. Заурчала, как кошка, которую за ухом чешут.
- Ты мне тоже не понравился. Даже коленки. Вообще ничего.
- Какая жаль. А когда понравился?
Это было страшно интересно – узнавать, как события выглядели из противоположного окопа. Вот так придумываешь за другого человека, а все оказывается совсем иначе.
- Не скажу!
- Колись давай. А то пытать буду, - в качестве инструмента устрашения… или соблазнения пришлось добавить вторую руку, преодолев яростное сопротивление – явно притворное.
- М-р-р-р… пытай, изверг, - выпустила когти, впилась в задницу.
- Вот так, да?
А соски действительно оказались как вишневые косточки – маленькие, твердые. И даже показалось, что на вкус такие же – с миндальной горчинкой. Черт, мечты сбываются – аж страшно. Хотя их как у дурака фантиков – всяких разных, ну просто капец каких неприличных. С фантазией у Евгения Петровича все окей. Не дай бог разорится контора, можно будет податься киношку для взрослых снимать. Только сначала отработать на практике - на королеве змей. Похоже, идеальный объект. Найти такую же чокнутую – бесценно. Вот как тут не вспомнить слова отца?
Ритка и Лиза тоже были такие… с выдумкой, но есть разница, когда каждый играет в свою игру и когда двое – в одну. Огромная разница.
Инквизиция затянулась – ведьма не сдавалась. Ну елки, какая упорная. Огнеупорная? Ладно, проверим. Аутодафе – сжечь ведьму! Я уже понял, киса, от чего ты улетаешь. Ну все, держись, сейчас подпалим дровишки. Хрен ты у меня вывернешься теперь.
Поймав обе ее руки, крепко стиснул пальцы. Коленом раздвинул ноги, наклонился, снова глядя в глаза. Взгляд – это как поймать объект на радаре и не отпускать. Свой, чужой? Свой!
Языком – тонко-тонко, как карандашом по ватману, чередуя весь разлет от 9Н до 9В, от твердого к мягкому и обратно. По всем складочкам и закоулочкам, то убегая далеко в сторону, то заходя глубоко внутрь. Делая себе пометки мысленно: вот так ты пальцами ног простыню сгребаешь, скулишь и шипишь, значит, хорошо, а так нет – вычеркиваем.
Я доводил ее почти до экстаза и в последний момент откатывал в бэкап, едва касаясь губами кожи на бедрах. Но и сорваться не давал – снова как на локаторе, поймал на стринг и ведешь. Как только начинала расслабляться – подбрасывал еще полешко.
- Пусти! – заерзала, попыталась вырвать руки.
Да черта с два! Пытки – значит, пытки. Следить надо было за базаром, барышня.
- Женька, пусти-и-и!!!
Все-таки вырвалась – и потащила руки в зону боевых действий.
Ну блин, сказала бы сразу, что хочешь и сама хворосту подбросить. Я пока твои мысли читать не научился. Соната для четырех рук и языка – это сильно, да. Тот случай, когда двадцать один субъект на объекте вовсе друг другу не мешают, а работают слаженно ради общей цели. И я отчетливо увидел то, что хотел: какая ты, когда кончаешь. Жирный плюс секса в один ворота, потому что если вместе, отвлекаешься в этот момент на себя.
