она знала? Или нет? Воспринимала ли она меня как дочь или же я была ей просто чужим ребёнком, кем-то, кого она взяла из жалости, из чувства долга?
Но потом я увидела ещё одну запись, которая заставила меня замереть.
"«Изабелла не знает…после смерти нашего первенца она бы не пережила смерть еще одного ребенка. Девочка умерла сразу после родов от кровоизлияния в мозг. Я был в отчаянии. Я не знал, что делать, как посмотреть Белле в глаза. А потом, потом я услышал разговоры врачей, которые говорили о какой-то бродяжке, умершей от сильного кровотечения и о том, как отдадут ее малышку в приют Святой Елены….Тогда я и принял решение. Я забрал Анжелику. Моего маленького ангела. Она спасла свою мать от безумия. Ведь она так страдала после смерти нашего первого малыша. Нашего Альберто…Звала его по ночам, плакала каждый год в день его рождения. Я полюбил мою Лику. Полюбил всем сердцем. Даже рождение Риты этого не изменило…
Она никогда не должна узнать правду. Изабелла верит, что Анжелика — её дочь. И это… может быть, это к лучшему. Так будет правильно."
Слова медленно начали обретать смысл, и это стало ещё одним ударом. Отец скрыл правду не только от меня, но и от Изабеллы. Она жила в этой лжи столько же лет, сколько и я, веря, что я её плоть и кровь. Она даже не подозревала, что моя настоящая мать — другая женщина. Что я чужая для неё так же, как она — для меня.
И тут меня поразила ещё одна мысль. Если я не дочь Изабеллы… тогда Чезаре… Чезаре не мой брат.
Эти слова пронзили меня, как удар молнии. Всё, что я чувствовала к нему, всё, что я так яростно пыталась подавить, оказалось не запретной страстью, не преступлением. Вся эта мучительная тяга, этот странный, сжимающий сердце огонь — всё это не было ошибкой природы, не было грязным секретом, который я должна была похоронить так глубоко будто вырыть могилу в собственном сердце. Мы не были связаны кровью. Мы никогда не были родными.
Я словно захлебнулась в собственных мыслях, в этом хаотичном водовороте чувств. Сначала пришло облегчение — словно сбросила с плеч тяжёлые кандалы. О, как я тяжко несла эту ношу! Как много ночей провела, борясь с собой, пытаясь вытравить эти чувства, гнобя себя за каждый взгляд, каждое прикосновение, за каждую искру, пробегавшую между нами…за каждую ночь проведенную с ним, за наши поцелуи и дикий секс. Я пыталась убедить себя, что это — ошибка, запрет, грех. Но теперь… теперь я свободна. Я свободна любить его. Свободна чувствовать, желать, мечтать о нём. Но вместе с этим ощущением пришла другая эмоция, мрачная и тяжелая, как туман, опустившийся на душу. Гнев. Горький, разъедающий, липкий гнев на всю ложь, которая окружала меня с самого рождения.
Почему я должна была пройти через это? Почему меня заставили верить в эту фальшь, играть в эту игру, не зная истинных правил? Я жила в клетке, построенной из чужих секретов, из ненужной заботы, из вымышленной правды. Отец… как ты мог? Как ты мог утаить это от меня? Почему ты оставил меня наедине с этой тайной, с этим бременем, когда всё могло быть иначе?
Я не выдержала. Ноги подкосились, и я опустилась на колени на пыльный, холодный пол чердака, прижимая дневник к груди. Я сжимала его так крепко, как будто он мог дать мне ответы, которых я жаждала, как будто это проклятое старое сокровище моего отца могло исправить всё, стереть годы боли и предательства.
Слёзы потекли по щекам. Горячие, невыносимые. Я не могла их сдержать. Они обжигали, как раскалённое железо, но в то же время, они были единственным, что связывало меня с реальностью. Это была моя боль, настоящая, обнажённая, а не очередная ложь. Эти слёзы были правдой.
"Отец…" — прошептала я, обращаясь к тем, кто давно исчез из моей жизни, но кто до сих пор цеплялся за моё сердце, словно мёртвый груз. — "Почему? Как ты мог оставить меня с этим? Как ты мог не дать мне ни единого шанса узнать правду при твоей жизни?"
Я закрыла глаза, пытаясь унять боль, но она была сильнее меня. Всё вокруг, все эти годы, всё, во что я верила — всё это оказалось ложью.
* * *
Холод катакомб обжигал кожу, и тишина была такой густой, что казалось, будто её можно разрезать ножом. Лоретти стоял, глядя на Изабеллу, и не мог вымолвить ни слова. То, что она только что сказала, сжигало его сознание, разрывая его на части, словно раскалённое железо, вставленное в рану жжет мясо до самых костей.
"Чезаре — твой сын."
Эти слова звенели у него в голове, эхом разносились по каменным стенам и возвращались обратно, лишая его способности думать здраво. Лоретти был человеком, который привык держать всё под контролем. Он знал, что такое власть, что такое сила, и как её использовать. Но это… это было совсем другим. Это было личное, нечто, что разрушало все его принципы и разом переворачивало его мир.
"Сын…" — прошептал он, едва узнавая собственный голос. Ему казалось, что с этим словом его горло наполнилось ядом. Он вдруг ощутил гнев — кипящий, раздирающий. Гнев на Изабеллу, на Чезаре-Альберто, на себя.
Он сделал шаг к ней, его лицо перекосилось от боли и ярости.
— Ты… как давно знаешь? — его голос дрожал, и он взял себя в руки, чтобы не сорваться. — Ты скрывала это от меня? Сколько времени ты знала, что он жив? Как ты могла… как ты могла так поступить со мной? Разве я был жесток по отношению к тебе, разве я не любил тебя как безумный?
Изабелла смотрела на него с твёрдостью, хотя её глаза блестели от слёз. Она не опустила взгляд, не сдалась под его тяжёлым, почти уничтожающим взглядом.
— Я сделала это, чтобы защитить его, Джузеппе, защитить и себя… — ответила она тихо, но твёрдо. — Ты знаешь, кто ты. И знаешь, кем ты был тогда, когда он родился.
Лоретти стиснул зубы, сдерживая поток слов, которые рвались наружу. Он был зол, его внутренний мир рушился, и единственное, что он мог сделать, это обвинять её — женщину, которую когда-то любил, а теперь ненавидел за то, что она украла у него право быть отцом.
— Ты отняла у меня его! — прорычал он, шагнув вперёд, так что его лицо оказалось в миллиметре от её. — Ты
