– Я в такой растерянности. Мне так страшно. Я так устала.
– Все еще не спишь?
– Сплю, но плохо. Просыпаюсь и снова задаю себе одни и те же вопросы, на которые у меня нет ответов. Все ответы у Джеффа. Где бы он ни был. – И вспомнив об этом, она снова почувствовала прилив ярости. – О Господи, если он действительно так обошелся со мной и детьми, пусть он сгорит в аду!
Обычно Джефф не переносил жару, но сейчас он до того окоченел, что с радостью бы согласился сгореть в аду. Ветер пронизывал его насквозь на склоне холма по дороге в город. Стопы, ноги, руки, нос, даже глаза – все заледенело и, казалось, останется таким навсегда. Как бы героически ни работала печь в его хижине, она не могла противостоять бесчисленным потокам ледяного воздуха, которые просачивались через невидимые щели в стенах.
Идти в город было рискованно. Он скрывался всего лишь неделю, чего было явно недостаточно, чтобы его внешний вид изменился до неузнаваемости. Борода покрыла нижнюю часть лица, но еще не скрыла ее полностью, как он того хотел, и, даже несмотря на шерстяной капюшон, его легко могли узнать, если в газетах или по телевидению были даны его фотографии. Но он готов был рискнуть. Если он не пойдет куда-нибудь согреться на пару часов, то сойдет с ума.
Сумасшествие грозило ему и вследствие отсутствия человеческого общения. Никогда еще в своей жизни он не был так надолго лишен общества. Звуки транзистора невозможно было сравнить с человеческой речью. Он должен был убедиться, что конец света еще не наступил. Посещение города убедит его в этом. К тому же он сможет поразмяться. Он всегда пешком поднимался по лестнице в своей фирме, гулял по городу во время ленча, сгребал снег или листья, упаковывал мусор для вывоза на свалку, не говоря уже о теннисе, который превращался в ожесточенные схватки. В хижине ему ничего не оставалось, как ходить из угла в угол, отжиматься, прыгать и делать наклоны. Он честно все это проделывал утром и вечером по заведенному расписанию, а также блуждал по скалам, окружавшим его убежище. Но по-настоящему ходить, двигаться он там не мог.
Кроме того, у него была еще одна причина для похода в город – ему необходимо было отвлечься. В перерывах между чтением, радио и уборкой хижины он неизбежно возвращался к мыслям о тех, кого он оставил, – он думал о Лауре и Дэвиде, Дафне и Лидии и о том, как он всех их обманул. Он размышлял над тем, какой размах приобрели неприятности, заявила ли о себе Служба внутренних доходов и насколько это усложнило жизнь Лауре. Он знал, что она выкарабкается, обязательно выкарабкается, ей всегда это удавалось. Она сделает все возможное и будет жить дальше. Гораздо больше его тревожили Дебра и Скотт. Они были самым больным из всего происшедшего. Он волновался о них – не об их ежедневном существовании, потому что об этом позаботится Лаура, а о чувствах, которые они испытывают к нему. Он знал, что они возненавидят его, и понимал, что заслуживает этого; и все же чем больше он размышлял, тем больнее ему становилось. Он превращался в психически больного человека, не имея рядом ни единой живой души, которая могла бы отвлечь его от мрачных мыслей и скрасить его одиночество. А сам он себе не настолько нравился, чтобы оно могло доставить ему удовольствие. Жизнь превращалась в пытку.
Потому он пошел на риск разоблачения, отправляясь в город. Он не знал никого из местных жителей, кроме агента по недвижимости, у которого приобрел хижину, поэтому не представлял себе, с какого рода людьми ему придется встретиться. Но ему было не до капризов. Человеческое общение есть человеческое общение. Он и сам был не подарок после всего, что сделал.
Город состоял из одной главной улицы, по которой он ехал в первую ночь, и нескольких ответвлений от нее, которые он принял бы за тропинки, если бы на них не стояли пикапы. На главной улице тоже стояла стайка пикапов вдоль цепочки зданий, которые вмещали по порядку магазин, почту, прачечную, лавку автотоваров и ресторан.
Он отметил про себя прачечную, решив, что ее неплохо будет посещать дважды в неделю. Поскольку на этот раз он не захватил с собой одежды, он направился к ресторану. Он двигался с небрежным видом, словно просто вышел на вечернюю прогулку в месте, где провел всю свою жизнь.
Ресторан представлял собой низкое, покрытое цементом здание с плоской крышей. Между огромным лицом Санта Клауса, упряжкой летящих оленей и снежинками разных форм и размеров был от руки написан список блюд, подаваемых на завтрак, ленч и обед. Окна запотели от царившего внутри тепла, поэтому он не мог разобрать, что делалось внутри, но свет горел, и все выглядело гостеприимным, а большего ему и не нужно было.
Он толкнул ребристую деревянную дверь, подняв перезвон колокольчиков, висевших с внутренней стороны. Это были настоящие ездовые колокольчики, не маленькие, которые привязывают к ленточкам, а большие, приделанные к изношенному кожаному ремешку, служившему когда-то уздечкой. При виде их Джефф ощутил удивительный покой, еще радостнее ему стало от запаха гамбургеров, жарившихся на противне, но приятнее всего было тепло, в которое он тут же погрузился. Он бы вздохнул от удовольствия, если бы не боялся привлечь к себе внимание.
Очки его запотели, и он снял их. Как уже неоднократно за последнюю неделю, он изумился тому, насколько хорошо может видеть без них. За стойкой сидели двое мужчин, а за столом в одном из кабинетов мужчина и женщина. Все четверо были старше его и плотнее. Все четверо обернулись и посмотрели на него, когда он закрыл за собой дверь. Не снимая перчаток, чтобы гладкость кожи рук не выдала в нем приезжего, он кивнул и направился к самому отдаленному кабинету в ряду. Он проскользнул за стол и сел, повернувшись спиной к остальным. Ощутив себя укрытым от посторонних взглядов высокой деревянной стенкой, он положил очки на стол, снял перчатки и расстегнул свою парку.
Тепло было божественным. Целую неделю он постоянно находился в напряжении, сопротивляясь пронизывающему холоду. Теперь медленно он разжимал кисти рук, расслаблял руки в локтях, опускал плечи, вытягивал ноги.
– Привет, – раздался тоненький голосок.
Он поднял глаза и увидел официантку. Это была молодая женщина лет тридцати, на его взгляд. Худенькая и хрупкая, с темными волосами и светлой кожей, она была одета в белую блузку, свободный джемпер и шерстяные колготки. На ногах были тапочки. К воротничку ее блузки был приколот пластмассовый Рудольф с короткой цепочкой. Дебра скорее бы умерла, чем надела такую булавку, что говорило лишь о том, как различаются вкусы. Джеффу булавка нравилась. И молодая женщина выглядела безобидной.
– Привет, – пробормотал он.
