Ее незадачливый благоверный, как его… Коля? Костя? Да, Костя… Ее муженек юродивый выскочил из подъезда и ринулся к Диминой машине, придерживая у горла старушечью вязаную кофту, наброшенную на узкие вислые плечи.
Дима выбрался из машины прежде, чем Костя успел подскочить к ней.
— Где она? — заорал Костя, налетев на Диму, словно растрепанный воробей. Он был смешон и жалок в своем праведном гневе — суетливый, шумный, в этой кофте своей бабьей, расстегнутой. — Где она? — повторил он, задыхаясь.
— Не ори. — Дима преградил ему путь. — Она здесь. Спит. Не ори, разбудишь.
— Спит?! — переспросил Костя потрясенно. — Спит? А почему… — Он задохнулся и замолчал.
На него больно было смотреть. Диме всегда было больно смотреть на человека униженного, смятого, и он отвел глаза.
— Почему она спит? — допытывался Костя с каким-то жалким упорством отчаяния. — Вы что… Вы… Почему она заснула?
— Потому что недосыпает! Хронически! — рявкнул Дима ненавидяще. — Вот почему!
— А! — сказал Костя с видимым облегчением.
— Потому что заездили бабу! — шепотом орал Дима, отталкивая Костю подальше от машины, к подъезду. — Воду на ней возите! Всем семейством! Дай ей поспать хоть раз в жизни, — добавил он уже устало. — Иди отсюда… Пусть спит. Я покараулю.
— Вот что… — пробормотал Костя, замолчал и поднял на Диму глаза. Дима стоял перед ним — лет на десять моложе, на две головы выше… Молодой, косая сажень — бабам, наверное, нравится… Денег — немерено, неглуп вроде бы… Зачем она ему? Костя растерянно взглянул на машину. Его жена спала, свернувшись калачиком на заднем сиденье, заботливо укрытая плащом. Укрыл, поди ж ты… Сам стоит на осеннем ветру в рубашечке, ежится зябко.
Тут, похоже, серьезнее, чем можно было бы ожидать. Зачем она ему? Ему не фамилия нужна. Или — не только фамилия. Захочет ее увести — уведет в два счета. Да нет, Нинка — не такая, Нинка — святоша, праведница… Она и не изменила-то ему, Косте, ни разу. И все же, все же…
— Вот что, — повторил Костя глухо. — Отдай мне рукопись. Не надо ничего печатать. Без тебя обойдусь. Я сам.
— Да ну? — хмыкнул Дима с недоброй усмешкой. — Сам? А что ты сам можешь-то? А? Ты бабу свою, семью свою куском хлеба обеспечить не можешь…
— Это не твое дело! — выкрикнул Костя затравленно.
— Руки-ноги — на месте, вроде не инвалид, песок из тебя вроде еще не сыпется… Иди вагоны разгружай! Ищи работу, дай ей передохнуть элементарно, — говорил Дима возбужденно, тесня Костю к дверям подъезда.
— Найду, — кивал Костя, глядя на него с бессильной яростью и пятясь.
— Ищи!
— Найду, не беспокойся! А ты — сгинь! Понял?
— Это уж мое дело. — Дима оттолкнул его к подъезду, захлопнул дверь и прижался к ней спиной, не давая Косте возможности выйти.
Костя молотил в дверь кулаками, пинал ее ногами и сипло вопил:
— Открой! Открой, с-скотина!
Диму прошиб нервный смех. Более дурацкой сцены трудно себе вообразить.
Он, Дима Пупков, владелец заводов, газет, пароходов, стоит в замызганном дворике московской окраины, закрывая спиной дверь старой «хрущобы», дрожащую от ударов ног какого-то полуспятившего люмпена…
Дима отошел в сторону — дверь распахнулась, люмпен вылетел на улицу и, не удержав равновесия, упал в грязь.
— Что ты с ним делаешь?! Не трогай его!
Они оба, как по команде, повернули головы на крик. Нина, только что выскочившая из машины, бежала к ним на своих высоких «шпильках». Подвернула ногу, сбросила туфли, ни секунды не мешкая.
— Не трогай его! — крикнула она снова отчаянно.
Костя поднялся с грязного асфальта, растирая ушибленное бедро. Дима сделал шаг навстречу Нине. Кого из них она защищает-то? Которого из двух?
Нина подбежала к мужу, спросила испуганно:
— Он тебя ударил? Нет? Ты не ушибся?
Понятно… Дима невесело усмехнулся. Она защищает мужа. Вот они, бабы… Ты ей накупаешь дорогого шмотья, везешь ее, блин, на раут… А она над мужиком своим убогим дрожит, пылинки с него сдувает. Загадочный русский характер, господа! Рашен вумен… Ноу комментс.
— Ты его бил? — Нина повернулась к Диме. Она еще не проснулась толком — заспанная, перепуганная, плохо соображающая, что здесь происходит.
Дима молча пошел к машине, подобрав на ходу сброшенные туфли. Нина увидела туфли, вспомнила и проснулась наконец.
— Господи, я заснула, — пробормотала она. — Костя… — Она повернулась к мужу. — Костя, иди домой. Я сейчас… Я сейчас приду…
— Не ходи босиком! — Костя все еще отряхивал брюки от грязи.
— Да ладно! — отмахнулась она, идя к машине. — Дима, как же я уснула?
— Молча. — Он протянул ей туфли. — Надевай.
— Проколола я тебя с этим магнатом, — грустно усмехнулась она, одной рукой опершись на его ладонь, другой надевая туфлю.
— Можно поехать. — Дима взглянул на часы. — Успеем. Как раз к жратве успеем, к фуршету.
— Нет, Дима. — Она покачала головой и посмотрела на него с какой-то странной улыбкой, печальной и спокойной.
— Я просто хотел, чтобы ты немножко развеялась. — Он достал из машины свой свернутый в рулон пиджак, развернул его, надел. Замерз порядком. — Хотел, чтобы ты отдохнула. Развлеклась как-то…
— Меня не надо развлекать, Дима. — Глаза ее наполнились слезами. Она говорила негромко, медленно, стараясь не разреветься. — Мне ничего не нужно. Я ничего не хочу… Вот эти тряпки…
Она коснулась рукой своего шикарного жакета, потом дотронулась до полуразрушенной прически.
— Тряпки, массажи-макияжи, флирты… Это для нормальных баб. А я не баба! Я лошадь ломовая! Тягловая сила!
Слезы уже лились вовсю, она вытирала их кончиками пальцев, говоря с усилием:
— У меня одно желание, Дима, одно всегда и везде — выспаться! Выспаться, больше я ничего не хочу…
Дима взглянул поверх ее головы на Костю. Тот стоял у дверей подъезда, ждал ее, не уходил. Дима глянул еще выше — кое-где у окон стояли люди, женщины в основном, и с живейшим интересом следили за происходящим. Еще бы — бесплатная развлекуха. Еще одна серия «Санта-Барбары». Чем не «мыльная опера» — муж, жена, потенциальный любовник. Слезы, крики, «новому русскому» указывают на дверь…
— Я поехал, — сказал он сухо.
— Я тебе завтра костюм верну. — Нина стояла возле машины, глядя, как Дима садится за руль. — Он очень красивый, спасибо, но мне в нем все равно некуда пойти… Мне в моей робе как-то привычнее. Дай мне ее, пожалуйста.
— Ты ее в салоне забыла, — буркнул Дима, поднимая с заднего сиденья сумочку и перчатки. — Держи.
Она покачала головой.
— Держи! — повторил он почти зло и всучил ей сумочку и перчатки. — Это подарок. Подарки не принято обсуждать. Тем более — от них отказываться. Графиня, а в правилах этикета — ни бум-бум. Отойди в сторону!
