— Расскажи мне об Институте Утренней Звезды, — небрежно приказал он ей, как будто одно только произнесение этого учреждения не заставило ее желудок упасть.
— Я... Я не знаю, с чего начать, — заикаясь, пробормотала она, понимая, что снова оказалась в ловушке с ним, хотя и находилась в приподнятом положении.
— С самого начала, — сказал он ей. — Я хочу знать твою версию этой истории.
— И ты... ты не используешь это против меня? — она сглотнула, озвучивая один из своих самых глубоких страхов.
Его глаза вспыхнули.
— Нет.
Корвина глубоко вдохнула, уставившись на свои ногти.
— Ты можешь просто... не смотреть на меня, пока я говорю? Это расшатывает нервы.
Вад кивнул, положив руки ей на бедра и раздвинул их шире, его пальцы заиграли на ее коленях.
— Я займусь чем-нибудь другим. И если ты будешь хорошо себя вести, я заставлю тебя кончить.
Судорожно вздохнув, Корвина подняла глаза к потолку.
— Разве это не странно для такого разговора?
Его пальцы скользнули к краю ее чулок.
— Это убережет твой разум от гипервентиляции. А теперь поговори со мной.
Корвина прикусила губу, когда его пальцы прошлись по краю ее чулок, туда-сюда, туда-сюда, и она уступила его требованию. Она хотела рассказать ему, довериться, и это казалось первым шагом. Она просто надеялась, что он не разочарует ее.
— У моей мамы шизофрения, — произнесла она вслух, пока его пальцы нежно ласкали кожу ее бедер.
Было странно говорить об этом с ним, когда он прикасался к ней с таким сексуальным намерением. Но это помогло ей успокоиться и переориентировать мозг.
— Как и у отца, — продолжала она, слегка задыхаясь, когда его пальцы ласкали ее кожу там, где заканчивались чулки. — Ему так и не поставили диагноз, но во время одного из сеансов моей матери она призналась, что он покончил с собой, потому что голоса говорили ему, что если он не умрет, то они убьют его. По-своему запутанно, он защищал нас.
— И ты думаешь, что унаследовала это от них? — его слова прозвучали на внутренней стороне ее бедра.
Да, она так думала. Это странно, но, боже, это заставляло ее чувствовать себя менее напряженной из-за разговора.
— Шансы с одним родителем достаточно высоки, с двумя астрономические, — сообщила она ему, когда он зубами стянул с нее чулок. — Мама уже много лет слышит голоса и видит различные вещи. Очевидно, после моего рождения ситуация ухудшилась. Она никогда не причиняла мне вреда, но и не всегда присутствовала. Долгое время она боялась, что, если я буду общаться с кем-то, кроме нее, меня заберут.
— Значит, она держала тебя рядом, обучала на дому, никогда не отпускала, — заявил он, и она откинулась на спинку пианино, не поднимая глаз.
— Откуда ты все это знаешь? Но да, — призналась она шепотом. — Она так сильно любила меня, но не знала, как правильно любить. Это не ее вина. Ей никто не помогал.
— Ты ей помогла?
— Разве ты еще не знаешь?
— Я же сказал, что хочу услышать это от тебя.
Корвина кивнула, ее глаза наполнились слезами, когда она вспомнила тот день.
— Я уже поняла, что было что-то не так, когда я была подростком. Она разрешала мне раз в неделю ходить на почту в городе, чтобы отправлять заказы. Именно там я исследовала больше и наткнулась на Институт. Я месяцами спорила, должна я это делать или нет. Я осталась бы одна, если ее заберут, понимаешь? — ее голос сорвался на последних словах.
Он нежно поцеловал ее кожу.
— Но ты все равно это сделала, не так ли, храбрая, красивая девушка?
Что-то внутри нее расцвело под его словами. Она почувствовала, как одинокая слеза скатилась по уголку глаза.
— Это было в день моего восемнадцатилетия. Я позвонила им, и они приехали на следующий день, чтобы забрать ее. Она была так зла, — прошептала Корвина.
— Она все еще сердится?
Корвина издала невеселый смешок.
— Иногда мне хочется, чтобы она злилась. Теперь она почти не помнит меня. Ее слабоумие усилилось. Лекарства, которые она принимает, притупили ее воспоминания. Это побочный эффект.
— А ты, маленькая ворона? — спросил он у ее плоти. — Что насчет тебя?
Она сглотнула, зная, что ее признание может все изменить.
— Я тоже слышу голоса. Всегда был, один конкретный голос. По иронии судьбы, именно он рассказал мне о том, что мама нуждается в помощи.
— Он? — в его голосе прозвучало любопытство.
— Мо, — сказала она ему.
— Ах, — усмехнулся он. — Не знаю, испытываю ли я облегчение или нет, что это был голос, а не мужчина в твоей голове, когда я трахал тебя.
Ее глаза обратились к красивой люстре из металла и стекла, когда его пальцы отодвинули ее трусики в сторону.
— Итак, ты слышишь голоса.
— Раньше я слышала только Мо, — поправила она. — Может, еще один или два. Я поступила в Институт, когда маму забрали на обследование. Просто знать, быть в курсе, понимаешь?
— И?
— Отрицательно, — сообщила она ему, когда его палец начал обводить ее нижние губы, заставляя ее сжаться. — Врачи сказали мне, что у меня нет никаких симптомов, и в основном списали это на мой подсознательный способ справиться с отсутствующим отцом в одиноком доме. Но тогда я была слишком мала, чтобы показывать знаки должным образом, поэтому они сказали мне следить за вещами.
— Были и другие признаки? — спросил он, его слова согрели ее изнутри.
Корвине потребовалась целая секунда, чтобы сосредоточиться на его словах и сдержать дрожь во всем теле.
— С тех пор как я приехала в Веренмор, ситуация обострилась. Я начала слышать больше голосов, видеть вещи, — сказала она ему, страх перед ее воспоминаниями с зеркалом и удовольствие от его рта в настоящем, трахающего ее разум. — Раньше такого никогда не случалось.
— Как думаешь, это твой разум или это место? — он озвучил единственный вопрос, с которым она боролась в течение нескольких месяцев.
— Я действительно не имею понятия, —пробормотала она, ее руки нашли край пианино и крепко сжались, когда его язык скользнул по ней. — Какая-то часть меня хочет верить, что это Веренмор, что то, что я испытываю, является чем-то внешним. Но я не знаю, как это что-то улучшает, потому что я продолжаю слышать голоса и вижу вещи. Независимо от того, внутреннее это или внешнее, это означает, что я не в порядке.
— Вполне может быть, что это место, — проговорил он, прижимаясь к ее плоти. — В этом мире слишком много вещей без какого-либо рационального объяснения, вещей, которые происходят без логики. Я бы пока не стал открещиваться от этого.
Ее грудь вздымалась, когда он снова провел по ней языком с последним словом. Одна ее рука запуталась в его волосах, когда он оторвал ее бедра от края, наклонив их в воздухе и повернув так, как он хотел, направляя, как он хотел. Он больше не задавал ей вопросов, его язык погрузился глубоко в нее, прежде чем выйти, и найти ее клитор, обводя его с мастерством, которое, как она знала, было одарено и отшлифовано с течением времени.
Она вцепилась в его волосы, крутя их в пальцах, в то время как ее бедра извивались сами по себе, один из его пальцев проник в нее, в то время как его рот сеял хаос в другом месте. Ее соски напряглись, ничем не стесненные под свитером, рот открылся в судорожном вздохе, когда он ввел в нее палец, найдя место настолько глубокое, что волны интенсивного удовольствия прокатились по ее телу, омрачая разум, ее сердце колотилось о ребра с каждым ударом.
— О боже, о боже, о боже, — повторяла она, пока ее тело сотрясалось, пятки упирались в воздух, пытаясь найти какую-то опору, какой-то якорь, чтобы она не утонула.
Он крепко держал ее, позволяя плыть на волне удовольствия с распутством, на которое она считала себя неспособной до этого момента, его рот медленно уменьшал интенсивность его чувственного нападения, опуская ее на пианино.
Корвина бессмысленно моргала, глядя в потолок, ее ноги обмякли, руки лежали на пианино, грудь тяжело вздымалась в больших глотках воздуха. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что он поправляет ее трусики, подтягивая чулки вверх и юбку вниз. Она приподнялась на локтях, наблюдая, как он медленно встал и наклонился над ней, положив руки на пианино рядом с ней, его волосы растрепались от ее пальцев, губы блестели от ее соков.
