Приходится отвернуться, чтобы взять себя в руки и понять, чего от меня хочет этот невыносимый парень.
Прочистив горло, стараюсь говорить спокойно, но голос подводит, и гласные звучат странно высоко:
— Я заказала еду ещё в пути. Скоро доставят. Может, кофе или чай?
Воронцов улыбается, присаживаясь за стол.
— Чай будет в самый раз. — вот у него с произношением все отлично, похоже, только я голову потеряла от близости, а этот… бесчувственный мужлан расслабленно развалился на стуле, наблюдая за мной, в панике собирающей мысли в кучку. А с ним все в порядке. Это расстраивает, но я не хочу, чтобы он понял, поэтому спешно включаю чайник и достаю кружки. В этот момент раздается дверной звонок, и я подпрыгиваю от неожиданности, роняя сахарницу на стол.
— Доставка. — бормочу себе под нос и несусь к двери, охлаждая горящие щеки ладошками.
Вик не следует за мной, и я этому рада, потому что мне нужна минутка, чтобы прийти в себя. Похоже, сегодня, судьба решила окончательно меня добить своими шуточками, потому что, вместе с доставщиком, на пороге, стоит взъерошенный Стас.
— Привет. — неуверенно переминаясь с ноги на ногу улыбается друг, но его улыбка сходит с лица так же быстро, как дар речи покидает меня. Потому что за спиной раздается громогласное:
— Привет!
23.2
Ощущение беспомощности перед сложившимися обстоятельствами лишают способности мыслить здраво. Таракашки — предатели, развернули транспоранты с картинками, изображающими утреннюю сцену со Станиславским. Его озабоченное лицо и глаза, наполненные печальным смирением.
Я совсем забыла о случившемся, как только увидела Воронцова. Но сейчас чувство вины перед другом, навалилось с новой силой.
Оба парня смотрят на меня, ожидая реакции, а мне хочется раствориться в воздухе, до тех пор, пока страсти утихнут.
— Быстро вы… — первым отмирает Станиславский. Его растерянность быстро улетучивается, лицо приобретает надменное выражение. Если бы не знала, о его настоящих чувствах, то решила бы, что он снова включил старшего брата.
— Вик, — зову не отрывая глаз от Стаса, — дай нам минутку. Пожалуйста. — знаю, что ревнивый собственник внутри Воронцова будет сопротивляться, но поговорить со Стасом нужно.
Вик напряженно кивает, и, сунув курьеру, о котором я и думать забыла, крупную купюру, забирает коробки с едой. Сдачи не берет, и, смерив Стаса тяжелым взглядом,
отправляется в квартиру.
Мы оба — и я, и Стас, не отрываясь, смотрим ему вслед. Я не приглашаю друга внутрь. Вместо этого, сама выхожу на площадку, и подпираю стену плечом. Не знаю с чего начать. Да и вообще, разве должна я что-то объяснять?
Намеренно игнорирую пристальное внимание друга. Все это так странно. В груди появляется странное жжение, граничащее с болью. Почему я чувствую боль и стыд за то, что поступаю так, как хочется мне? Неужели, обязательно нужно быть несчастной, чтобы другие были в норме?
— Не грузись, Янукович… — в плечо ударяет кулак — жест, предназначенный для поддержки, но мне он причиняет физическую боль, потому что Стас не рассчитывает силы. Это значит, что слова полностью противоречат его эмоциям. Этого человека я могу читать по глазам и голосу. Ему меня не обмануть.
Потираю ушибленное место, шипя от негодования, и бью в ответ со всей силы, но попадаю в грудь и корчусь от новой порции боли.
— Дуреха. — улыбка друга становится искренней, он обнимает меня, посмеиваясь тихо и беззлобно.
— Просто знай, что если он обидит тебя снова… раздавлю… — последнее слово произносится с какой-то мечтательно-радостной интонацией и это смешит и одновременно вселяет в мое сердце бесконечную благодарность. Мне безумно хочется поделиться со Стасом подробностями сегодняшних открытий, но таракашки визжат о невозможности этого события, отрицательно размахивая пушистыми лапками. Я и без них понимаю, что сейчас тот самый случай, когда счастье просит тишины.
— Стас…Он ничего не знал. — единственное, что могу сообщить другу, чтобы не задеть его чувств, но успокоить. Не хочу, чтобы он думал плохо о Вике, потому что Воронцов не заслуживает этого.
Может, когда-нибудь, Станиславский придет ко мне в гости со своей возлюбленной и мы сможем снова дружить… Но и я, и Стас, и мои умные, но трусливые таракашки прекрасно понимаем, что как раньше, не будет никогда. и сейчас, стоя на лестничной клетке между нашими кватирами, и крепко обнимая друг друга, мы прощаемся навсегда. Не как соседи. Как друзья. Это понимание стягивает внутренности в тугой узел. Перед глазами возникает образ голубоглазого мальчишки, который всегда защищал меня и был рядом в самые сложные моменты.
Хочется разреветься на надежном плече, но я не позволяю себе этого. с глубоким вздохом, отстраняю от себя любимого друга, и шутливо, даже немного переигрывая, шепчу:
— Если он обидит меня, я сама его раздавлю.
— Я в этом не сомневаюсь, малышка. — щелчок по носу, тоже напоминает о его детских выходках. Считая себя старшим и более опытным во всех вопросах, Стас постоянно щелкал меня по носу указательным пальцем, называя малявкой или Януковичем.
Станиславский прячет руки в карманы, и развернувшись на пятках, идет к своей двери.
Долго возится с замком, а справившись, улыбается мне через плечо, абсолютно мальчишеской улыбкой:
— Ты знаешь, где меня искать, если что. — Стас скрывается в своей квартире, а я еще долго стою на месте, прожигая взглядом закрытую соседскую дверь.
23.3
Голод
Вернувшись к себе, я обнаружила Вика, сидящим за столом. Он сидел неподвижно, всматриваясь в большое окно. Он не услышал моего приближения, и я невольно залюбовалась таким Воронцовым. В глубокой задумчивости, он похож на загадочного героя какого-нибудь романа. Густые брови сошлись на переносице, отражая внутреннее напряжение. Он машинально то прикусывал, то поджимал губы, не мигая, и неотрывно продолжал смотреть в окно. Рука подпирающая голову, выглядела ещё мощнее, ещё мужественнее, чем обычно.
Я тихонько подошла к столу, стараясь оставаться незамеченной, хотела обнять его, успокоить, но, как оказалось, меня заметили.
— Долго ты… — так же, сидя неподвижно, заявил Вик.
Я замерла на полушаге. В очередной раз, мозг пустился вскачь, подбирая правильные слова.
— У меня есть повод волноваться? — взгляд, полный неподдельной тревоги, прилип к моему лицу. И это сработало, как спусковой крючок для переполнивших меня, до краев, эмоций.
Вместо ответа, я просто подошла вплотную к Вику. Он развернулся на стуле, глядя на меня снизу вверх. Ногой раздвинула его колени и оказалась зажатой между ними.
Пальцами зарылась в копну мягких, как шелк волос, вдохнула их свежий аромат, и сколько было сил, прижала голову к груди. В следующую секунду, мои бедра были обвиты обеими руками, и притянуты к каменному торсу. Мы жались друг к другу, с отчаянной силой, боясь ослабить хватку и отпустить, даже на секунду.
Наверное, было в этом что-то болезненное, неправильное. Кто-то скажет, что вместо тисков из объятий, нам стоило поговорить, произнести вслух те вещи, которые упустили за целый год, но в ту минуту, нам обоим, было жизненно необходимо утонуть в молчаливой нежности, нужности друг другу. И мы тонули. Судорожно вдыхая и выдыхая запахи кожи, которыми невозможно надышаться.
Я чувствовала, что все мои эмоции и чувства взаимны на ментальном уровне. Для того, чтобы понять это, не нужно было слов. Как раз слова, были лишними.
Нас прервал телефонный звонок. Громкая мелодия выдернула нас из сладкого тумана. Звонил телефон Вика.
Он, потянулся к карману, но одной рукой продолжал держать меня так же крепко. Звонил его отец. Вик не стал отвечать. Поставил на беззвучный и отложил мобильник на стол.
— Не ответишь? — спросила, тут же, прикусив губу, потому что пожалела о своём вопросе.
Вик отрицательно покачал головой, и поднялся со стула. Его глаза загорелись хитрым огоньком, и мне стало не по себе. Но чувство неловкости не успело укорениться, потому что его мгновенно смыло нежностью и напором головокружительного поцелуя, которым Вик пленил мои губы.
