Дверь закрывается, я выдыхаю, словно килограммы сбрасываю. Мирослав стоит за спиной – я чувствую его. Оборачиваюсь, ныряю в хамелеоновые глаза, ставшие сейчас практически синими, глубокими и манящими в свои глубины. Злюсь, что каждый считает себя вправе крутить интриги за моей спиной, со мною не считаясь. Упираю руки в бока и говорю:
– Вези меня к Брэйну, я готова делать татуировку.
Я сделаю это, даже если моей сестре не понравится. Я готова ступить за эту черту.
19 глава
Арина
Мир смеется, запрокинув голову, и очень меня этим обижает. Нет, ну правда. Он же не может просто хохотать, когда такой серьезный вопрос решается. В конце концов, я отважилась на отчаянный шаг, готова ехать прямо сейчас, заголять бока, шею, руки – что угодно, лишь бы получить на своем теле прекрасный узор вместо хотя бы части шрамов. Я готова! Решилась! В бой! А он хохочет.
– Ты великолепна в гневе, знаешь? – спрашивает отсмеявшись, а я фыркаю. – Что, решилась все-таки?
– Да, – складываю руки на груди и обиженно надуваю губы. – И ничего смешного в этом нет. Кажется, это было именно твоей идеей. Не вижу причин для веселья.
Мир щурится, уже не смеется, но в уголках губ трепещет легкая усмешка. Он наклоняется ко мне, щекой по моей щеке проводит, трется хитрым котом, а я вдыхаю исходящий от него аромат сильного самца, осени и горьких костров.
– И это точно не потому, что поругалась с сестрой и хочешь ей что-то доказать?
– Откуда ты…
– Арина, у меня кругом глаза и уши, – говорит, хотя не исключено, что он снова меня «считал», а не воспользовался кем-то из своей теневой свиты – людей, которые почку готовы продать, лишь бы быть поближе к Мирославу Овчинникову. О нем говорят, он пользуется популярностью. С первого дня своего появления в городе, он произвел фурор, и мне вдруг так страшно становится.
– Мир, может быть, не будем никому рассказывать о наших отношениях? – скисаю, снова загоняя себя в черную дыру сомнений и неуверенности в себе. Хочется скорее вернуться в ванную и нанести боевой макияж.
– Поздно, детка, – широко улыбается и, поддев мой подбородок, легко целует сначала в левый, после в правый уголок губ. – Твоя сестра все знает и подружка. Последняя опаснее в разы. Хочешь, прямо сейчас пойдем за ней, проследим и грохнем сплетницу?
– Ну и шутки, – дергаюсь и с укоризной потрясаю пальцем в воздухе. – Да и не поможет. Зная Ольгу, она уже запустила цепочку слухов. По секрету всему свету.
– Зачем ты с ней дружишь? – вопрос кажется неожиданным. Думала ли я когда-то всерьез над этим вопросом?
За дверью снова шаги, шорохи. Кто-то идет на кухню, стучит дверцами шкафчиков, гремит посудой. Это дает время подумать над ответом. Пожимаю плечами и рассказываю:
– Человеку нужен человек. Она хорошая, мы с ней подружились быстро, легко нашли общий язык. Сам понимаешь, мне это непросто дается по самым очевидным причинам, – горько усмехаюсь и, качнув головой, продолжаю: – Просто я всегда знала, что с ней нужно держать ухо востро, потому что всем разболтает обо всем. Такой человек. Я принимаю ее такой, какая она есть. Оля неплохая, а сплетни любят почти все, просто она чуточку больше.
Мирослав смотрит на меня, по спине рукой гладит, поддерживает.
– Ты ее оправдываешь.
– Я просто не хочу злиться. Толку от этого? Проще свести общение на нет.
Мы молчим, но тишина не кажется гнетущей. Просто иногда в лишних словах нет смысла. Мирослав запускает руку в мои волосы, носом трется о мой висок, массирует кожу головы длинными пальцами. Становится легко и чуть-чуть радостно.
– Сегодня безумный день, – говорю и вздрагиваю, когда вдалеке слышится мелодия моего мобильного.
Наверное, это Катя, и я не знаю, готова ли сейчас ее слышать. Так много событий и переживаний для одного дня, и нервы ни к черту. Когда мой телефон перестает трезвонить, оживает мобильный Мирослава. Он взглядом просит прощения, достает черную трубку и хмурится.
– Твоя сестра, – удивленно.
Не успеваю его остановить, а он уже принимает звонок, как всегда более смелый, чем любой, кого я знаю.
– Да, Катя. Она? Со мной… ты ругаться, что ли, будешь? Нет, так не пойдет. Нет.
Его голос ровный, только челюсть слишком уж напряжена. Мне снова становится стыдно за визит Кати в эту квартиру. Когда Мир нервно кладет трубку, чуть не раздавив пальцем экран, я прошу его:
– Извини, пожалуйста.
– Вот это номер, – усмехается и, чуть толкнув меня к стене, упирается рукой рядом с моим виском. – Это за что ты прощения просишь?
– За Катю. Она же приходила к тебе. Я все знаю. Мы поэтому в том числе поругались.
– Приходила, – кивает, не скрывая, и взгляд мрачнеет. – Ты тут никаким боком, за что извиняешься?
– Но она же из-за меня…
– Она из-за себя, – прерывает треснувшим голосом. – Это ей важно быть защитницей, хорошей девочкой, твоей надеждой и опорой. Будто крест на себе несет. Не знаю, в карму, может, верит или религиозная очень, но это ей нужно, чтобы ты всегда была благодарна за свое чудесное спасение от депрессии.
Мне неприятны его слова, но в них есть правда. Горькая, жестокая, но правда. Катя действительно считает меня своей собственностью. Любимой статуэткой с трещиной на боку, с которой так приятно и хлопотно каждый день пыль стирать. Вот такое любящее иго заботливой сестры. Другое дело, что меня только недавно начало это напрягать, все годы, особенно последние пять лет, ситуация казалась в порядке вещей, правильной. Да и мама раз за разом приговаривает: «Слушай Катюшу, милая. С ней не пропадешь». Даже мама во всем слушает Катюшу, будто только сестра знает, как правильно жить и что людям для счастья надо.
– Не говори о ней плохо, – прошу и руку на его плечо кладу, складки на одежде разглаживаю. – Да, она очень властная и меня, наверное, как свой проект воспринимает, покруче «Ирландии», но все равно… она моя сестра. Даже если мы навсегда поссоримся и никогда не увидимся, я все равно буду ее любить. Она ведь действительно меня спасла. Ну, морально.
Улыбаюсь, понимая, что как раз без Мирослава в тот день, возможно, некого было спасать.
– Мир, я хотела тебе рассказать кое-что. После аварии я услышала, что медсестры говорили: если бы не парень, который вызвал скорую и был со мной до ее приезда, я бы точно не выжила.
Я обнимаю его за шею, трусь носом о ключицу и так, молча и трепетно, благодарю за все. И молчу о том, что тогда, пять лет назад, очнувшись со страшной болью, воя от нее сутками, я ненавидела Мирослава за то, что не дал мне умереть. Сейчас это уже неважно.
***
– Черт, кажется, я объелся, – Мир шумно дышит, откидывается на спинку красного диванчика.
– Слабак! – смеюсь, вгрызаясь зубами во второй бургер.
У меня отличный метаболизм, и я пользуюсь им на полную катушку. В круглосуточной закусочной возле студгородка ночью, кроме нас, почти никого. Мы решили заехать сюда, когда вдруг поняли, что ночью Брэйн вряд ли сможет помочь. Особенно, когда дома скучает и нервничает беременная жена.
– Ты так и не рассказал, зачем Катя звонила. Что говорила?
– Ничего особенного. Хотела узнать, вернулся ли я в город и буду ли завтра на работе.
Кладу в рот последний кусочек бургера, запиваю колой, а Мир приканчивает остатки картошки, старательно макая каждый ломтик в сырный соус.
– Мне кажется, ты что-то скрываешь, – прикусываю зубами трубочку, смотрю на Мирослава внимательно, а он, тяжело вздохнув, говорит чуть-чуть ворчливо:
– Она просила не сбивать тебя с пути истинного и вернуть ребенка домой. Я же это, как его, демоническое зло! Исчадие ада.
Мир смеется и рассказывает, что сестре моей кто-то донес о вечеринке, потому она так всполошилась. Решаю, что надо ей все-таки позвонить – после сытного ночного дожора я чувствую в себе решимость. В туалете у зеркала какая-то девчонка красит губы, а я захожу в одну из кабинок и, не дав себе времени на пустые размышления, набираю номер сестры. Судя по всему, она уже дома, потому трубку берет после второго же гудка.
