И даже тогда не поверю.
Он не умрёт. Не хочу. Не хочу…
В больнице меня сразу повезли на рентген, брали анализы, делали уколы, капельницы, щупали пульс, что-то спрашивали, но я ничего не хотела, мне было всё равно.
Я лежала глядя в потолок и думала о том, что произошло. Хотелось, чтобы кто-то пришел и всё мне рассказал. Но минута проходила за минутой, бесконечно долго, а никого не было. И это вытягивало из меня все запасы терпения.
Несколько раз я пыталась встать, но снова привязанная ремнями.
Не понимаю. Это, наверное, из-за боли. Приходилось снова и снова закрывать и открывать глаза, в ожидании того, что кто-то остановится и расскажет мне всю правду.
А потом я открыла глаза и увидела папу. И маму. Они кинулись ко мне и ещё сильнее захотелось плакать. Хотелось жаловаться им и узнать что с Андреем.
— Доченька, милая моя, — причитала мама, плакала и гладила мою руку.
— Лиза, ты слышишь меня? — спросил папа.
— Слышу, — ответила.
— Лиза, лучше не говори ничего, тебе и так тяжело. Мы тебя не слышим. Сейчас тебя повезут на операцию, что-то там не в порядке со спиной, но сказали — всё поправят. Не волнуйся дорогая.
— Что с Волковым? — спрашиваю в сотый раз.
— Что милая? — мама смотрит жалостливо, — не волнуйся, тебя вылечат. Папа вызвал лучшего доктора.
— Что с Волковым? — повторяю, но они снова ничего не понимают.
От их голосов у меня заболела голова и я закрыла глаза, дать им понять, чтобы ушли. Хочу остаться одна. Одна.
— Она устала от нас, — понял папа. — Пошли.
— Я не могу уйти, — говорит раздраженно мама, — это мой ребёнок, я хочу быть с ней.
— Ты видишь, она хочет спать.
Но мама всё цепляется за мою руку. Никак не хочет отпустить.
— Лизочка, доченька, мы тут, не волнуйся, мама и папа с тобой.
Я вздохнула. Тяжело от того, что я ничего не знаю.
Почему никто не говорит что с Андреем. Почему они не могут догадаться, как это важно для меня.
Потом меня снова куда-то повезли. Снова суета, люди в масках и шапочках. Последнее, что я увидела это маска, которую приложили к моему лицу.
Я закрыла глаза и всё исчезло.
***
— Он скоро придёт в себя тогда и поговорите. А сейчас прошу выйти, — сердито и требовательно шепчет кто-то.
— Вы не понимаете, я из полиции. Мне нужно здесь быть, когда он очнется, — настойчивый шепот в ответ.
— Это вы не понимаете, человек находится между жизнью и смертью, а вам лишь бы кого-то засадить. Не пущу! — гневно шепчет, явно доктор.
Конечно, кому же ещё отбиваться от полицейских надоедающих больным пациентам.
— Ну, это уже не вам решать. Пустите, если прикажем. То что мне нужно я всё равно сделаю, рано или поздно.
— Хорошо, тогда вы сможете терпеливо подождать за дверью. Тут вам не ваша полиция, чтобы распоряжаться. Здесь распоряжаюсь я, и только мне решать, когда пациент сможет с вами переговорить. И даже если очнётся, то ещё неизвестно сможет или нет.
Настоящий человек этот доктор, смелый.
— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь вы так, я подожду, вот тут, на стульчике, — упрямо отвечает следователь.
— Вы никак не можете понять? Проделана важнейшая операция, сложнейшая, практически рядом с артерией. Вы понимаете какое сделано дело, для того чтобы он остался в живых? А вам, полиции, только бы своё узнать, вы совершенно не думаете, какое тяжелейшее состояние у человека после такой операции. Вам, я вижу, всё равно. Люди работали, не спали, чтобы его спасти. Восьмичасовая операция, вы представляете, что такое восемь часов на ногах. Сшивать под микроскопом каждую вену, каждый сосуд…
— Ладно, ладно, я выйду, но буду сразу за дверью.
Я усмехнулся, как мог. Лицо не слушается. Ничего не чувствую.
— Вяземский, черт рогатый, ты уже и на том свете меня нашел, — проговорил я шутя, пытаясь разлепить веки.
— Тихо, отойдите.
— Нет…
— Вот теперь вы меня точно отсюда не вытяните и если надо, я принесу все возможные разрешения.
— Да пусть спрашивает, — проговорил я задеревенелыми губами.
— Не более пяти минут, и, Волков, пожалуйста, не двигайтесь, — строго сказал доктор и я услышал как закрылась дверь.
Вижу худой силуэт белобрысую голову, лицо размыто.
— Какого хрена? — говорю и чувствую, губу тянет в сторону.
— Слушай, Волков скажи ты доктору, что я тебя убивать не собираюсь. Ну, задам пару вопросов, только и всего.
Кривлю губы и не понимаю зачем. То ли улыбаюсь, то ли что.
— Ты мне Вяземский пару ответов дай и можешь валить со своими вопросами куда подальше.
— Хорошо, но давай так, ни ты мне, ни я тебе. Ты мне пару ответов и я тебе пару ответов, всё по-честному.
— Идёт. Хитрый ты пёс. Ищейка.
— Так и ты тоже хитрый волчара. Мы оба хитрые. Задавай свой вопрос, — шутит Вяземский.
Здесь моё зрение прорезалось и я даже увидел его улыбку.
— Весело тебе, знаешь, что не убегу.
— Куда ты убежишь Волков, тебе отсюда одна дорога в СИЗО.
— Та это понятно. Но вот мои требования, сначала хочу увидеть Лизу, а потом забирайте, куда хотите, — решил крыть, а что, пусть выполняют.
Хочу знать, что с ней. Боюсь задавать главные вопросы, чтобы не получить нежелательных ответов. Слишком хорошо закрепилась в памяти картинка, Лиза привязанная к каменной глыбе, бездыханная лежит внизу. Что может после такого падения случиться. Да всё что угодно. Тяжелая травма и даже…
Молчание несколько секунд не обнадёжило.
— Чего молчишь? Скажи, что с Лизой и я скажу все, что ты захочешь, — сейчас я реально готов на всё.
— Кость какая-то сломалась в позвоночнике, срочную операцию сделали, — сдержанно проговорил Вяземский.
— Значит жива, — выдохнул я.
— Она жива, но прогнозы не оптимистические, — и у него шутки кончились.
— В смысле?
— Возможно, это коляска, — говорит совсем серьёзно.
— Черт, — я укусил губу и не почувствовал боли.
Наверное лекарство ещё действует.
— Отец забрал её в столицу. Вертолетом их отправили. Там наедятся что-то сделать.
Я затих, думаю о том, что если бы…
Короче, я виноват.
— Что тебе нужно, спрашивай, всё скажу?
Глава 24
Не знаю что лучше. Умереть от падения, привязанной к каменному столбу или медленно умирать в больничной палате.
Если бы у меня был выбор я бы сказала — первое. То что происходит сейчас… не оставляет мне никакой надежды.
Из реанимации меня перевели в интенсивку. Отдельная палата, папа постарался. Я это сразу поняла. Он везде и всегда старается, опекает меня. Как маленькую девочку. Мне нравилось это всегда, пока в один прекрасный момент не стало раздражать.
Как только меня привезли в палату, тут же на пороге показался папа.
— Лизок, как ты? — вошел, положил на стол пакеты.
— Не знаю, — проговорила я равнодушно.
— Врачи сказали — прогноз хороший. Не сразу, но ходить будешь.
Я только вздохнула. Ничто не радует. Ни то что прогноз хороший, ни то что буду ходить. Почему-то я ещё не совсем поняла, что значит — не ходить. Хоть и лежу уже, сколько дней, не в состоянии двинуть ногой. Но, если могу двигать пальцами, значит не нужно раньше времени представлять то, что все они мне пророчат.
— Ну, чего ты грустная такая? — подошел, сел рядом на стул.
Улыбнулся, в попытке приободрить.
— Папа, я тебе не верю, — сказала, посмотрела ему в глаза и увидела, как дрогнул взгляд.
— В смысле?
— Ты адвокат и всё всегда знаешь, не верю я, чтобы ты не знал, что с Волковым.
Лицо его сразу стало другим, суровым или даже грустным.
— Папа послушай, я не собираюсь вставать и бежать к нему, я просто хочу знать, что с ним и всё. Только одно слово, скажи его и я успокоюсь.
Папа насупился. Решает, говорить или не говорить.
— Не знаю, в твоём состоянии, сможешь ли ты…
— Что? — приподняла я голову.
