ощупь, не размыкая объятий и губ, не давая опомниться ни себе ни ей. В прихожей сам снимаю с Карины насквозь промокшие туфли и небрежно скидываю их к своим ботинкам. Она тут же вскидывает на меня негодующий хлёсткий взгляд.
— Ты что творишь, Тролль? Итальянские!..
— Как же ты достала, — зло шиплю ей в лицо, внутренне досадуя на свой севший голос. Не хватало ещё, чтоб мерзавка осознала, насколько я сам сейчас уязвим.
Карина возмущенно пытается что-то добавить, но я рывком привлекаю её к себе и вновь закрываю рот единственно действенным способом — своими губами. Полностью отдавшись ощущениям, моя малышка позволяет взять себя на руки и не протестует, даже когда я вношу её в свою спальню.
Остановившись посреди комнаты, опускаю свою ношу на пол и, отстранившись, внимательно всматриваюсь в потемневшие глаза. Сложно взять себя в руки, когда внутри всё рычит и противится этому, но меньше всего мне хочется, чтобы Карина впоследствии о чём-то жалела. Может, стоит дать ей время, позволить сбежать, всё обдумать?
«Чёрта с два! Мы созданы друг для друга», осознание приходит, когда она уже хватается за дверную ручку, добавляя отчаянной ярости к кипящему во мне возбуждению. В два шага оказавшись рядом, властно накрываю тонкую руку своей ладонью.
— Не уходи, не сейчас…
Мой хриплый шёпот тонет в коротком прерванном вдохе:
— И не собиралась.
Её пальцы проворачивают ручку, запирая дверь.
Миг и мой свитер брошен на решетчатую крышу Гериной клетки, а ещё через некоторое время блуза Карины падает рядом. Для нас больше не существует пути назад.
В окна неистово барабанит дождь, вторя моему взбесившемуся пульсу. Непогода украла солнечный свет, отчего в полумраке углов оживают косматые тени. Среди них нет ни одной, которая бы не знала о моей болезненной одержимости Кариной. Они не раз обступали меня, нашёптывая о несбыточности моих грёз, пока я вслушивался в звуки, идущие с соседней комнаты, стараясь представить, чем она занята.
Я верил им. Верил безоговорочно. Бежал от неё, пытаясь одноразовыми связями вытравить из себя эту блажь. Был неразборчивым и ветреным, но увлекаясь другими, в каждой искал что-то похожее на неё и от этого ещё больше себя ненавидел. Наверное, поэтому я так вцепился в Катю. Полная противоположность моей сводной сестры, чем не панацея? А ничем. Что бы я ни делал, с кем бы я ни был — я продолжал мечтать. Всё это время мечты раздирали меня, вспарывали внутренности в попытке расправить крылья. Сегодня я, наконец, решился — позволил им разлететься и осесть на своей коже обжигающими прикосновениями её губ.
Моё безумие… каждая капля боли того стоили.
Постепенно наши поцелуи становятся глубже, а ласки — откровеннее. Вплоть до того, что временами забываем дышать. Лёгкие конвульсивно сжимаются, мысли путаются, ломая все доводы, мешающие нам быть вместе здесь и сейчас. К перестуку дождя добавляется шорох падающей к ногам одежды. На Карине остаётся простенькое нижнее бельё, тёмно-синее в белый горошек и оно заводит меня больше любых кружев, только я не намерен долго им любоваться. Не сегодня.
Пока мои пальцы уверенно справляются с застёжкой, её руки скользят по моим озябшим плечам, отдавая своё тепло, от которого кружит голову. Какими бы яркими ни были мои фантазии реальность не оставила им никаких шансов.
— Теперь я понимаю, каково это — принадлежать, — отрывисто нашёптывает мне на ухо Карина, — Я твоя, Ринат.
Моя. Её признание достигает самого сердца и рвёт в клочья остатки выдержки.
— Ты лучшая награда, — сдавленно шепчу ей в губы, укладывая на кровать, — и идеальное наказание.
Очень скоро между нами исчезает последняя преграда, в виде моих боксеров. Карина снова тянется за поцелуем, вплетая пальцы в длинные волосы на моей макушке, сжимая их до отрезвляющей боли. Слегка отодвигаюсь, огибая голодным взглядом контуры нагого тела, и с удовольствием отмечаю её смущение. Мысль, что именно я буду у Карины первым, сводит с ума, а следом снисходит откровение — мне этого недостаточно. Я хочу быть единственным и готов перегрызть горло любому, кто встанет на моём пути.
— Будет больно, — честно предупреждаю, не прекращая ласкать губами нежный атлас её груди.
— Будешь тянуть, больно будет тебе, — на полном серьёзе заявляет Карина, легонько вспарывая ногтями кожу на моей пояснице.
— Угрожаешь?
— Предупреждаю.
— Ну смотри, сама напросилась, — дерзко прикусываю её нижнюю губу, затем нежно целую, ловя ртом тихий вскрик. Замерев, кончиками пальцев стираю блеснувшие в уголках васильковых глаз слёзы, давая ей время привыкнуть к себе. — Ты никогда мне не верила…
— Я исправлюсь, — обещает она, осторожно касаясь моей щеки, и уже тише добавляет: — Наверное.
Я всегда знал, чувствовал, что с ней всё будет иначе. Карина отзывается на каждую мою ласку, не будучи при этом покорной игрушкой. Она не робеет, не поддаётся, а лишь позволяет быть главным, отчего моя власть становится лишь слаще. Ей всё в новинку и жемчужные зубки кусают от боли краешек нижней губы.
Меня ломает от напряжения. Эмоции — острее скальпеля. Все чувства на пределе, и попроси она остановиться, я бы, наверное, не смог. Но Карина лишь болезненно улыбается, упрямо прогибаясь навстречу, а я стараюсь быть предельно аккуратным и нежным. Сам виноват, не дал ей времени как следует расслабиться, не дотерпел…
Наши сердца стучат, как сумасшедшие. Кровь юная горячая глушит смущение, притупляет боль. Я не тороплюсь, и мой маленький монстр охотно отдаётся выбранному мной ритму, впервые не пытаясь мне противостоять. Наши руки слепо блуждают по коже, сминают простыни и путают волосы. Прерывистые стоны смешиваются с бессвязными словами и буря уже не в силах их заглушить. Пьяно улыбаюсь, оттого, что чувствую, вижу, момент её наслаждения. Моя запретная синеглазая мечта.
Моя…
А после мы вместе принимаем душ, и от её непривычно-кроткого взгляда что-то во мне обмирает.
— Больше никто, никогда не причинит тебе боль, — обещание не просто срывается с губ, оно вырезано любовью на сердце. — Пусть прошлое останется в прошлом, а настоящее — моя забота. Не бойся, я смогу тебя защитить.
— Даже от себя? — сонно и отчего-то грустно усмехается Карина.
Молча, оборачиваю её пушистым полотенцем и помогаю высушить волосы. Молча — оттого, что не умею врать, а правда погубит нас обоих.
В её комнате, укладываю своё сокровище в кровать и сам устраиваюсь рядом на тонком одеяле, не в силах оторвать взгляда от изогнутых длинных ресниц, под которыми лишь покой и доверие. О Карине, мирно засыпающей в моих объятиях, я мечтал едва ли не больше, чем обо всем, что этому предшествовало.
