class="p1">И как хорошо, что мы так близко — я могу слышать каждое слово.
— …Не понимаю, почему это так важно.
— Амелия…
— Нет, я серьезно. Он так психует, можешь даже не отрицать, я вижу, когда папа обижается. Но это мое решение! Он должен его уважать!
— Он уважает твое решение, мелочь, но и ты должна понять — семья для него святое.
Она что хочет отдать моего ребенка?! — остро проносится мысль, и я хмурюсь сильнее, слыша, как Амелия тяжело вздыхает.
— Это просто место. Что за драма?
— Для тебя это просто место, но Япония для него — это важно. Это дом. Дети должны рождаться дома.
— Для меня Япония — это боль. И опасность. И боль, — усмехается, даже, кажется, слегка закатывает глаза, но потом становится серьезной и останавливается.
Да так близко, что я, кажется, чувствую запах ее духов.
— Я не хочу, чтобы мой ребенок касался той жизни, понимаешь?
— Мел, клан — это дерьмо, — в кои то веки серьезно отвечает Богдан, тормозя напротив сестры, — Я даже врать не буду. Все, что я знаю об этой черни — дичь, но то место — это не клан. Когда отец был маленьким, а Имаи управлял Тадаши, он растил своих последователей не так, как принято теперь. Честь, достоинство, вера, сила духа — он воспитывал своих воинов, как истинных самураев, как его воспитывал его отец, а до него его отец. Это традиции. Япония может быть и мертва, но там живы традиции. Монахи. История и культура. К тому же, он верит, что там дают обереги, которые защищают и будут защищать нас всю жизнь.
— Что-то со мной этот оберег маху дал. Посмотри на меня. Я беременна от… — осекается, и вместо моего имени вздыхает, а Богдан вдруг спрашивает.
— Ты не жалеешь?
— О чем конкретно?
— Ну не знаю…Хотя я понимаю. Он ничего такой. Наверно. По крайней мере Дарина так говорит.
— Я знаю, что она говорит. Она мне весь мозг склевала своими сравнениями. Говорит, что ребенок у нас будет огонь…
— Ты красивая. Тут без вариантов.
— Я не жалею, — тихо отвечает она, потом, помедлив, добавляет, — Макс…я ему благодарна. За него…
— Он? Не выдержала и узнала пол?
— Нет, — смеется, — Я просто знаю, что у меня будет сын.
— Это…пугает. Мракобесие?
— Мне приснилось, так что можно и так сказать. Спасибо, что не трогал его.
— Элая благодари. Я то помягче все-таки.
— Это да…Что будет дальше?
— А что будет дальше? Питер теперь наш дом. Классно, да? Теперь у нас есть дом.
— Я не вернусь в Россию.
— Мел…
— Нет, серьезно. Я не вернусь, пока не буду уверена, что он меня не ищет.
— Думаешь, что он не поверил?
— Я не знаю, но…теперь я не одна, должна думать и о нем тоже. Это мой ребенок, и я буду его защищать.
Сука.
— Не ты одна. Отец никогда не допустит, чтобы с вами что-то случилось.
— Знаю.
— И…раз уж мы снова о нем. Знаешь, это для тебя не так важно, но для него все иначе. Постарайся понять его: он очень хочет, чтобы его внук родился в месте, которому он доверяет, Мел, — тихо продолжает Богдан, а потом слегка улыбается, судя по интонации, — Безопасное место и все дела. Как в домике, а?
— Очень смешно. Ты…
Вдруг она затихает, и я тут же отбрасываю всю злость, потому что слышу, как Богдан обеспокоено повышает голос.
— Что? Что такое? Что-то с ребенком?
— Он…толкнулся…
Она так счастлива, а я готов сдохнуть. Забавно. Слышу, как Амелия глупо смеется, и все, что хочу — убить ее. Не шучу. Серьезно. Аж руки сводит.
— Господи, малая… — вздыхает Богдан, а потом добавляет, — Мама была права, а? И зачем мы только тащились к врачу…
— А вдруг нет? — обижено цыкает, но потом уже мягко добавляет, — Но да, все в порядке. Значит, он правда просто спал…
— А вон и папа.
Богдан в очередной раз издает глупый смешок, правда через пару мгновений добавляет, но уже тихо:
— Он согласится на что угодно, ради тебя. Хочешь рожать здесь? Пожалуйста. Хоть в Тибете, но ему правда важно это. Он верит в то, что та земля благословляет и помогает. Не скажет, соврет ради тебя, спрячет гордость…Он же прямо сейчас ее прячет. Пришел. Знаешь же, как ему было сложно, а он пришел. Ради вас обоих. Волнуется…Подумай об этом, хорошо?
Сейчас
От злости, которая так и не утихла, швыряю стакан точно в чертову картину напротив, а потом встаю. Подхожу ближе к пропасти, на которой по сути и балансирую. Мои окна — восемьдесят шестой этаж, — и отсюда все кажется крошечным. Черт, да я на вершине мира. Как бы. Это самое важное, потому что из-за этого «как бы», я не могу забрать своего ребенка. Я его даже не видел. Я даже не знаю, кто это: мальчик или девочка? Часто об этом думаю, гадаю права она была? Как назвала? Как он выглядит? Какой он?…пока не сплю долгими ночами и пялюсь в потолок.
Я ее ненавижу. Сейчас, за это, ненавижу. Ну ничего. С возможностями всегда такая забавная штука — они появляются, если этого очень захотеть и много работать. Я много работаю. И когда-нибудь, клянусь, у меня будет достаточно возможностей, чтобы ты мне за все ответила, А-ме-лия.
Эпилог. Ain't No Mountain High Enough
'Cause babe,
There ain't no mountain high enough
Ain't no valley low enough
Ain't no river wide enough
To keep me from getting to you
J2 — Ain't No Mountain High Enough [16]
Пять лет спустя
Макс
Она проносится мимо меня, как яркий всполох огня. Рыжие, длинные волосы, укладка, красивое, откровенное платье. Я ждал ее здесь, и теперь когда вижу, с большим трудом узнаю в этой молодой женщине ту, кого когда-то встретил на балконе многоэтажки. О той малышке, сошедшей с трапа самолета, речи вообще не идет. Нет, Амелия совершенно другая, но я не спешу подходить — наблюдаю. Тихо, спокойно, как вор.
Все, кто проходят мимо нее — оборачиваются. Еще бы. Она действительно потрясающе выглядит. Высокие шпильки добавляют роста и делают ее задницу выразительнее. Сама она подтянутая, сексуальная. Обычно, я не воспринимаю рыжих — это не мое. Слишком хорошо отложилась в памяти одна из жен отца, закрепив на подкорке абсолютное отторжение к женщинам, выбравшим этот цвет волос, но я не могу отрицать. Она действительно шикарна.
Темные очки скрывают ее необычные глаза,
