Он идет прямо за мной, не отставая, и чем больше я пыхчу и отдуваюсь, тем больше раздражаюсь.
Наконец мы добираемся до вершины холма, перед нами вдалеке расстилается океан, ветер проносится вокруг нас с бешеной скоростью. Я закрываю глаза, глядя на белую гладь воды, манящие просторы ровного мокрого песка. До воды еще далеко, и я хочу услышать, как Спенсер застонет от ужаса. Я хочу, чтобы он устал и задыхался, как я.
Он даже не запыхался. И я готова поспорить на деньги, что в его кроссовках нет ни песчинки.
Раздражает.
— Великолепный вид.
Я смотрю на него и вижу, что он наблюдает за мной. — Океан прекрасен. На этом побережье все по — другому. Немного более дикое.
— Я не говорил об океане, но ты права. — Его взгляд переходит на воду, и я борюсь с горячим румянцем, покрывающим мою кожу. — Он действительно выглядит более диким. Пойдем.
— Пляж дальше, чем кажется.
Он смотрит на меня сверху вниз, его губы изогнуты в слабой улыбке. — Ты пытаешься напугать меня, Сил?
— Если я еще не напугала тебя всем тем, с чем тебе пришлось столкнуться за эти годы, то не думаю, что трудоемкий поход на пляж поможет, — поддразниваю я, осознание этого поразило меня, когда я это сказала.
Я пыталась отпугнуть его все эти годы. Но он все еще здесь. Со мной в Калифорнии. Этот человек заслуживает медали. Или строгой беседы за то, что он такой лопух.
Мы начинаем спуск с холма, и я позволяю Спенсеру лидировать, мой взгляд останавливается на ширине его плеч. Элегантный изгиб его спины. Его идеальная задница в хорошо сидящих джинсах и длинные, сильные ноги. Он высокий, более ста восьмидесяти сантиметров, и он идет с уверенностью, которой я не помню, когда мы были моложе. Когда мы учились в Ланкастерской школе, он поддерживал меня, несмотря ни на что. Он всегда был рядом, когда я нуждалась в нем, и я пользовалась этим. Им.
Боже, я была ужасна. Такой коварной. Все, чему я научилась, я получила от своей матери.
К тому времени, как мы добрались до пляжа, я выдохлась. Я нахожу выступы скал и сажусь на один из них, а Спенсер продолжает идти вдоль кромки воды. Его силуэт становится все меньше и меньше, чем дальше он уходит, пока он не превращается в человеческую фигуру вдали, и я беспокоюсь, что он будет идти дальше и никогда не вернется.
Но в конце концов он возвращается, его форма снова становится видна, и я могу различить каждую его черточку, и облегчение, которое я испытываю от его близости, грозит переполнить меня. Он присоединяется ко мне у скал, садится на одну из них, которая нависает над моей, так что он возвышается надо мной. Его обдувает ветер, он великолепен, его темные волосы падают на лоб, глаза щурятся от солнца.
— Могу я задать вопрос?
— Валяй, — говорит он, хотя я слышу осторожность в его тоне.
— Почему ты всегда был так добр ко мне, когда я была просто ужасна? — Это трудный вопрос с еще более трудным ответом, и я готовлюсь к правде.
Он долго ничего не говорит, ветер хлещет его волосы по глазам, так что ему приходится убирать их каждые несколько секунд. — Я был влюблен в тебя.
Мое сердце колотится в груди, а воздух застревает в горле. Это был не тот ответ, которого я ожидала.
— А ты все платила. Непрерывно. Но я полагаю, что так всегда и бывает, верно? Мы не можем остановить то, что чувствуем, даже когда знаем, что это неправильно.
— Ты хочешь сказать, что это было неправильно быть влюбленным в меня?
— Я не знаю. Я знаю только, что это было больно.
Страдание пронизывает меня насквозь. Его признания — как удар в живот. Один удар за другим. — Тогда я был молод и глуп. Единственный вид любви, который мне показывали, всегда был… условным.
— Я знаю.
Мы оба молчим. Я сгибаю колени, обхватывая руками ноги, чтобы отгородиться от холода, исходящего от его слов. Я не знала, что у меня есть. Я всегда рассчитывала, что он вернется, и он всегда возвращался. Он и сейчас возвращается, потому что вот он здесь, на пляже со мной в солнечный день посреди недели. Между нами все еще так много недосказанного, и океан, ветер и солнце не могут это поглотить. Наши чувства должны быть выпущены наружу. Обнажить.
Неважно, насколько больно.
— Я не могу винить в своем отношении к тебе своих родителей, — наконец говорю я. — Я должна была быть лучше.
— А сейчас ты лучше?
Я должна быть с ним на сто процентов правдивой. — Я не уверена.
Это был удар для него, я уверена.
— Я не могу продолжать давать тебе шанс, — признается он, его голос такой низкий, что я наклоняюсь ближе, желая сидеть рядом с ним на камне. Прижаться к его теплу, положить голову ему на плечо. — В последний раз, когда я это сделал, ты бросила меня ради другого мужчины.
Я напряглась. Я знаю, о чем он говорит. — Я просто хотела еще одну ночь с тобой.
— Еще одну ночь, чтобы ты могла трахнуть меня и бросить, а потом выйти замуж за кого-то другого. Кого-то достаточно взрослого, чтобы быть твоим гребаным отцом. — Яд в его голосе заставил меня отпрянуть от него, теперь я рада, что не сижу на том же камне, что и он. — Почему ты это сделала?
— Как я уже сказала, я просто хотел еще одну ночь…
— Нет. — Он качает головой. — Я знаю, почему ты пришла в мою квартиру той ночью. Я говорю о том, что ты вышла замуж за этого старикашку. Почему, Сильви? Почему ты это сделала?
Паника охватывает меня, и я слезаю с камня и иду прочь от него, мои ноги оставляют отпечатки на мокром песке. Слезы текут по моим щекам, и я позволяю им течь, не утруждая себя их вытиранием.
Я не хочу признаваться, почему я вышла замуж за Эрла, хотя сама едва понимаю это. Мои слабые объяснения не будут иметь для него никакого смысла, потому что они не имеют смысла для меня. Я могла бы бороться против этого. Против нее. Но я этого не делал. Я поддалась и сделала то, что она хотела, к черту последствия.
— Сильви. — Его голос разносится по ветру, заставляя меня сорваться на бег, и вскоре я слышу, как он приближается, пока не оказывается практически на мне, его длинные пальцы обхватывают мою
