я бы убил отца.
— Прости, — хрипло говорю я, — накрыло…
Хочу отойти к столу и упасть в кресло, но Ляля не позволяет этого сделать. Прижимает теплую ладонь к моей щеке, вглядываясь в глаза:
— Мне так жаль… — сипло и сдавленно отзывается она, — я должна была понять…
— Такое нельзя понять. Предположить. Заподозрить.
— Но это не отменяет многого другого, — Ляля горько усмехается. — С другой женой, возможно, ничего бы этого не произошло.
— Видишь, в чем проблема, — тихо отзываюсь. — Другой жены я не хотел.
— Может, тебя в этом убедили…
Воцаряется гнетущее молчания, а у меня в груди поднимается новая волна ярости. Я понимаю, что Ляля сейчас не пытается съязвить или уколоть меня, потому что в ней много страха и растерянности, но ее слова бьют меня наотмашь.
— Прости, — Ляля сглатывает. — Я не хотела этого говорить… Я знаю, что говорю ужасные вещи…
Поскрипываю зубами, из последних сил сдерживая в себе свирепую агрессию, которая может отключить от реальности.
— Ты любил меня, — Ляля слабо улыбается и поглаживает меня по щеке, — любил… И я любила.
Красиво любили, пусть и иногда неуклюже и глупо.
В уголках глаз Ляли вспыхивают слезы, убирает руку с моей щеки и отступает назад, испугавшись своей слабости передо мной.
Не осознавая своих действий, я рывком за тонкое запястье привлекаю и прижимаю Лялю к себе.
Обнимаю ее, и она замирает испуганным зверьком под моими руками. Настороженно выдыхает в мою грудь и шепчет:
— Пусти…
Только она не хочет, чтобы я ее сейчас отпускал. Я должен прижать ее сейчас к себе еще крепче. Мягко сдавит до сиплого выдоха в грудь и отчаянного всхлипа.
— Ты давно… давно… так меня не обнимал… — громко сглатывает, и ее плечи вздрагивают, — но и я не позволила бы… не позволила…
А я будто и не имел больше права проявлять к Лиле решительные знаки близости. Вот такой близости, как в эту секунду. Она не подразумевает страсть, возбуждение, а идет глубже.
Я чувствую, что сейчас нужен Ляле, а до этого она “смотрела” мимо меня, и это убивало.
Медленно отравляло, и я гнил.
Теперь мы стоим у панорамного окна, на котором расползлись трещины и отпечаталась кровь, как узники, ожидающие смертной казни.
Нет ничего хуже для мужчины понять, какая угроза висела над семьей и что уже поздно для решительных действий. Остается только увидеть всю картину целиком, какая бы она ни была отвратной.
Я до этого момента многое игнорировал, не замечал и мою жену сожрали и переварили до того состояния, в котором я стал для нее врагом и ничтожеством.
Стук в дверь.
— Гордей Вячеславович, — раздается голос моей секретарши. — Простите, что беспокою… тут ноутбук принесли. И мне его не дают. Говорят, что только лично вам в руки.
Ляля аккуратно выворачивается из моих рук, пятится и тайком смахивает слезы, отвернувшись к окну.
— Гордей Вячеславович…
Меня передергивает от моего отчества, будто я коснулся чего-то липкого, скользкого и холодного.
— Гордей, — шепчет Ляля.
Отодвигаю кресло от стола, напряженно хрустнув шейными позвонками:
— Впусти, — перевожу взгляд на Лялю и киваю на кресло. — Садись.
Глава 46. Истинный наследник рода
Как я и предполагала, на ноутбуке сохранены видео с моим участием.
Например, сняты мои водные процедуры под душем, как я переодеваюсь в гостевой спальне дома свекров и есть даже то, как я меняю прокладку, сидя на унитазе.
Отврат.
Меня опять начинает тошнить.
Может, уже сбежать?
Пусть Гордей сам перебирает все это дерьмище, если ему так важно удостовериться в том, что его папаша-извращенец, а я устала.
— Вернись на рабочий стол, — голос у Гордея мрачный и тихий. — Тут в принципе все ясно. Каталог престарелого дрочера.
Выполняю просьбу Гордея, который разворачивает ноутбук к себе и открывает один из текстовых документов.
А там какая-то белиберда из слогов, которые не складываются в слова. В заголовке приписка — “читать на закате каждый день”
— Это, блять, что еще за хуйня? — кривится Гордей.
— Мантра? — предполагаю я.
Гордей массирует переносицу и тяжело вздыхает:
— Этой еще хуйни не хватало.
Молчит, проводит ладонью по лицу и говорит:
— Ну, допустим.
Закрывает документ и кликает по папке под названием “возрождение”, а там видео.
— Я ничего не понимаю, Гордей.
— Я тоже, Ляль. Но, кажется, тут все куда запутаннее, чем мы предполагали, — переводит на меня взгляд. — Мантры на рассвете?
Я не выдерживаю и запускаю видео. К черту. Если это порнуха с моим участием, то уже надо посмотреть, пережить и двигаться дальше.
Но то, что я вижу, вряд ли можно назвать порнухой.
Я лежу голой на нашей с Гордеем кровати, обложенная какими-то круглыми камнями. Несколько камней лежит на животе.
У изножья стоит мужик в цветастом одеянии с кучей висюлек и перьями на рукавах и на подоле балахона. На голове — уродливая шапка с косточками, перышками, а в руках — шаманский круглый бубен.
— Да какого хуя? — рявкает Гордей.
— Тихо, — шикаю я, офигевшая от увиденного.
— У тебя сильный дух, — обращается морщинистый шаман к Вячеславу, который, похоже, снимает весь этот ужас, — но слабое тело. Но у твоего сына сильное тело. Эта женщина понесет от его семени, но духом этот ребенок будет твоим продолжением. Ты глава семьи, Слава, но сын твой не унаследовал твою силу…
— Да твою ж мать, — хрипит Гордей.
— Но унаследует твой внук, — пожилой шаман серьезен и собран. — Я бы, конечно, рекомендовал обряд повторять пару недель… но видео тоже будет достаточно. Каждое утро придется его включать, повторять за мной песню и духовно сливаться с утробой, оплодотворять ее…
— Господи, — накрываю лицо руками, — твой папа не просто извращенец, он еще и маразм подхватил.
— Каждое утро две недели, — повторяет шаман. — И о чае не забываешь?
— Нет.
Вздрагиваю от голоса Вячеслава и вся съеживаюсь.
— Я тогда начинаю.
Дальше следуют танцы, удары в бубен, протяжные песнопения из слогов “ым-мыу-хуа-ыину”, вышагивания вокруг кровати и даже прыжки.
Все это длится десять минут, и Вячеслав снимает каждое движение шамана, который в конце вытаскивает из складок своего жуткого одеяния какую-то баночку, откупоривает ее и льет из нее тонкой струйкой какую-то мутную
