к любовнику, а как к другу, чья жена попутала берега.
— Надеюсь, вы тут обсуждаете, что пора подавать заявление на развод, — Вера ухмыляется. — Ты ему больше не нужна.
Закручивает гайки.
— Вера, ты вынуждаешь меня…
— Ты зря думаешь, что я остановлюсь, Гор, — оглядывается, — я пойду до конца. Я потом твоей жене еще принесу папочке тест на отцовство, — вновь смотрит на меня, — только придется чуток подождать.
Если можно подделать больничный лист с информацией о беременности, то можно и с тестом на отцовство подобное провернуть.
— Ты меня вообще слышишь?! — Вера повышает голос. — Але! Щелкает пальцами перед лицом?
Она возмущена моим молчанием, и я ее понимаю. Она мне говорит о том, что мой муж станет отцом и что она поднимет скандал, а я стою и смотрю на нее.
Гордей подходит к ней, берет по другу и ведет к двери:
— Господи, Вер, ты больная на голову.
— Что-то ты так не говорил, когда был на мне.
Гордей резко останавливается. С недоуменной яростью смотрит на Веру, а Вера на него, и в ее взгляде есть вопрос “Перегнула?”.
Между ними совершенно нет любовной химии.
Друзья.
Какие-то придурочные, одинокие и потерянные в уродливом мире друзья, у которых в прошлом была связь, но сейчас ее нет. Даже тоненькой ниточки, но есть человеческое доверие.
И я ревную. Ревную к тому, что у меня с Гордеем не было разговоров в последнее время. Не было шуток. Не было усталого молчания. И ревность это не агрессивная, а печальная.
Я потеряла мужа не как мужчину, а как близкого человека.
— Гордеюшка у себя? — за дверью раздается деловито-насмешливый голос Пастухова. — Ой, извините, Гордей Вячеславович... Короче, босс твой на месте?
Глава 48. Вот и молодец
— Гордея Вячеславовича нет, — лжет за дверью секретарша.
— Ну, ты же врешь, — цокает Пастухов. — Я слышал там какую-то возню.
— Часы приема…
— Ну, обалдеть, — охает Пастухов. — Мне еще напрашиваться на часы приема?
Я, Гордей и Вера переглядываемся, потому что ситуация выходит на новый уровень абсурда, за которым нас могут уже ждать санитары со смирительными рубашками.
Ну, меня так точно скоро можно будет упаковать в палату с мягкими стенами.
— Гордей, — Юра стучит по косяку. — Я знаю, что ты там.
— Юр, не сейчас, — цедит сквозь зубы Гордей каждое слово. — Ты сейчас лишний.
— Я всегда лишний и что дальше?
Я вздыхаю, медленно промаргиваюсь, чтобы немного прийти в себя, и проворачиваю ключи в замке. Открываю дверь и устало смотрю в круглое улыбчивое лицо Пастухова:
— Добрый день.
— Да, добрый, — любопытно выглядывает из-за моего плеча и округляет глаза, когда видит Верочку, — во дела, — смотрит на Гордея, который стоит и раздувает ноздри и крепче сжимает плечо Веры. — Я теряюсь в догадках, дорогой мой друг.
Беспардонно заходит в кабинет. Поправляет свой безразмерный пиджак на пузе.
— Ты иди уже, пожалуйста, — Гордей тащит Веру к двери.
— Я протестую, — Юра вздыхает.
— Да, мы не закончили… — воркует Вера.
— Да вашу ж мать! — несдержанно и истерично взвизгиваю я. — Я не позволю! Это уже перебор!
— Что не позволишь, — Пастухов медленно и заинтересованно разворачивается ко мне. — Ох уж этот женский гнев…
— Не будет вам спектакля, которому вы похлопаете, потому что, — перевожу злой взгляд на Веру, — я в курсе, что вы не трахались! Остынь, Вера! Гордей мне все сказал! И это, конечно, гениальная, блять, идея вывести меня из себя вот такой дурью, что ты залетела!
Вера на пару секунд тушуется, но потом вновь надевает маску ехидной стервы:
— И ты ему поверила, что ничего не было? О, господи, — теперь смотрит на Гордея, — ты, что, решил в кусты спрятаться? Не ожидала…
— Харе, Вер!
Я на мгновение я верю это сисястой провокаторше, что Гордей мне солгал в желании обелить свою шкуру, и это осознание того, что я легко ведусь на манипуляции постороннего человека, бьют меня пощечиной.
— И ты ему веришь? — Вера высокомерно смеется. — Ты настолько дура?
Впервые за долгое время мне удается поймать в глазах Гордея мимолетную тень растерянности, которая говорит мне: ему важно, чтобы ему верили. Пусть он с рыком сейчас тащит Веру прочь в приемную, но я увидела его настоящего.
— Верю, — говорю я. — Он говорил мне правду.
Оглядываюсь на Веру, которой удается вырваться из захвата Гордея. Она поправляет ровную челку на лбу кончиками пальцев и усмехается:
— Вот и молодец.
А после, пригладив воротник блузки, выходит из кабинета как ни в чем не бывало. Пастухов переводит на меня недоуменный взгляд и изгибает бровь:
—Я нихрена не понял, если честно, — причмокивает, — но тут что-то очень глубокое и… надрывное.
— Вы извините, но я не буду удовлетворять ваше любопытство, — вежливо и отстраненно улыбаюсь Юре Пастухову
— Да я всего лишь хотел извиниться за то, что выпил лишнего…
Я его уже не слушаю. Пусть Гордей с ним дружит, общается и принимает извинения, а торопливо ретируюсь.
Я хочу поговорить с Верой.
Я не могу логично объяснить своего порыва, но я подчиняюсь ему, и поговорить я с ней я хочу без присутствия Гордея.
Просто, как женщина с женщиной.
— Вер, — выхожу из приемной на просторную площадку перед двумя лифтам. — Погоди.
Вера остервенело тыкает в кнопку вызова и не сразу понимает, что я ее окликаю.
— Чего? — оборачивается. — Да, не было дикого траха между нами. Все.
— Я хочу выпить кофе.
Молча смотрим друг на друга. Поджимает губы, и у нее вздрагивают ноздри:
— Не надо ко мне набиваться в подружки.
— С такой подружкой и врагов не надо.
Вскидывает бровь, хмыкает и ведет плечиком:
— Это ты зря. Я за своих подруг могу порвать.
— И много у тебя подруг? — я тоже насмешливо приподнимаю бровь.
И мне совершенно не стыдно за свою язвительность, потому что с ней новый вздох выходит свободнее и легче.
Щурится и усмехается:
— Вот сучка, а. Что, не такая уж ты и овца?
Смысл обижаться на правду? Столько лет была овцой и совсем не возникала против того, чтобы быть ею.
Поэтому
