— Ты выглядишь, словно…
— Знаю, знаю, — продолжила Ронни. — Словно девушка с рекламной картинки или из фильма пятидесятых годов. Ложись скорей.
— Не уверен, что мне стоит это делать. — С этими словами он залез под простыню, бросив полотенце на пол. — Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
Она потянулась к ночному столику и взяла парик с длинными черными волосами. Надев его, Ронни принялась запихивать под него свои золотистые волосы.
— Так я буду выглядеть немного взрослее.
— Ничего подобного, — возразил он. — До этого ты выглядела, как рождественский ангел, а теперь — как выпускница школы медсестер.
— Правда? — Она нахмурилась. — Ну что ж, ничего не поделаешь. Может, они решат, что ты из тех, кто любит маленьких девочек. — Она подняла подушку и показала ему спрятанный там пистолет. — Этим мы воспользуемся только в крайнем случае.
— Ты знакома с оружием?
— Когда все дети ходили в школу, я уже знала, как с ним обращаться.
— Очень интересно.
— Если мне придется применить его в деле, немедленно беги в ванную. Окно выходит в переулок.
— Ты все предусмотрела, как я погляжу.
— Конечно. Я хочу жить не меньше, чем ты. Теперь слушай. Когда мы услышим, что они вошли в дом, ты должен наклониться ко мне и притвориться, что мы занимаемся любовью. Желательно, чтобы они увидели бороду.
— Я понял. — Он потянулся, пытаясь расслабиться. — Я все сделаю.
— Ты говоришь на арабском?
— Не волнуйся, за последний год я выучил немало арабских ругательств.
— Тебе нужно изменить голос.
— Ради бога, неужели ты думаешь, что я сам не знаю, что мне нужно.
Он вдруг понял, что Ронни безумно испугана. Она умирала от страха. Поэтому говорила так быстро и так много, пытаясь скрыть свое состояние от него, да и от себя самой. Это открытие обезоружило его. Она же еще совсем ребенок! Он почувствовал желание защитить ее, успокоить.
— Не волнуйся, — мягко сказал он. — Я все сделаю как надо. А теперь успокойся. Нам остается только ждать.
Ронни глубоко вздохнула:
— Ненавижу ждать.
— Я тоже, но мне пришлось к этому привыкнуть. — Он нежно коснулся крошечного шрама на ее правом плече. — Что это?
— След от пули. Эль-Сальвадор.
— Кто послал тебя в этот ад? — удивился Гейб.
— Я сама, — ответила Ронни, не сводя глаз с двери. — И сделала отличный репортаж.
— И получила пулю в придачу, — съязвил он.
Ронни с удивлением взглянула на него.
— Тебя это волнует? Там, кстати, было полно твоих журналистов.
— Но они не были…
Он замолчал. Ронни была права. Он действительно часто отправлял своих людей в опасные места. Риск — неизменный атрибут репортерской профессии. Но она… В ней было что-то такое хрупкое и ранимое, несмотря на видимую решимость и уверенность. Его сердце сжималось при одной мысли о том, что ей могла грозить опасность.
— Мне очень мешает моя внешность, — призналась Ронни. — С этим ангельским личиком меня никто не хочет воспринимать серьезно.
Гейб снова дотронулся до шрама, слегка погладил его.
— Сколько тебе было лет, когда это произошло?
— Восемнадцать. — Она отстранила его руку. — Не надо. А то я как-то странно себя чувствую.
Что касается Гейба, то его чувства были вовсе не странными, а весьма определенными — он почувствовал возбуждение. Он жадно вдыхал легкий лимонный запах, исходящий от ее тела. Сумасшествие! Всего несколько минут отделяли его от встречи со своими преследователями, а он хотел эту женщину. Хотел безумно и обреченно, как будто на пороге смерти.
Они услышали шаги и громкие голоса. Гейб наклонился к Ронни.
Его сильное горячее тело было совсем рядом. Ронни охватила паника. Сердце колотилось в груди.
— Ты вся дрожишь, — прошептал он. — Успокойся, все будет хорошо.
— Да. — Она с трудом перевела дыхание.
Он прислушался.
— Похоже, они проверяют каждую комнату. — Раздвинув ее колени, Гэйб склонился над ней. — Обхвати меня ногами. Скорее!
Она подчинилась ему, не раздумывая. Ее ноги сомкнулись вокруг его ягодиц, и она почувствовала прикосновение возбужденной плоти. Полными ужаса глазами Ронни уставилась на него.
— Ты ведь не собираешься?..
— Не волнуйся, пожалуйста, это не то, что ты думаешь, — пробормотал он.
Дверь в комнату распахнулась.
Гейб еще ниже склонился к ней. За его мощными плечами Ронни ничего не было видно. Слегка повернув голову в сторону двери, так, чтобы была видна его борода, Гейб прокричал что-то по-арабски. В ответ посыпались яростные ругательства, и дверь захлопнулась.
Ронни облегченно вздохнула.
— Тебе лучше не двигаться, пока мы не убедимся, что они не вернутся, — прошептала она Гейбу.
— А я и не собираюсь двигаться, — ответил он глухим голосом и ласково провел ладонью по ее плечу. — Боже, какая у тебя нежная кожа.
Как-то Эван рассказывал Ронни, что, будучи в плену, Фолкнер ежедневно тренировался. Теперь она могла сама в этом убедиться, ощущая под своими пальцами натянутые, словно струны, мускулы. Она зачарованно посмотрела на него. Русая борода и цветные линзы делали его лицо практически неузнаваемым. Странное чувство внезапно охватило Ронни. Ей вдруг показалось, что она лежит в объятиях не Гейба Фолкнера, а совершенно незнакомого ей человека. Он оказался совсем не таким, каким она его себе представляла… Гейб продолжал медленно гладить ее плечи. Его бедра раскачивались в том же томном ритме. Ронни почувствовала нарастающий жар внизу живота, и в этот момент Гейб прильнул к ней, коснувшись самой интимной части ее тела.
— Я хочу, — произнес он сквозь зубы. — Разреши мне.
Ронни на мгновение замерла и ошеломленно посмотрела на него.
— Нет, нет!
— Нет? — Гейб тяжело выдохнул. — Ну что ж, я не собираюсь тебя насиловать. — Он закусил нижнюю губу. — Лежи спокойно, ничего не произойдет.
Из коридора по-прежнему доносился глухой шум.
— Если нельзя ничего другого, давай поговорим, — сказал Гейб.
— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? — с трудом выдавила она.
— Все равно что. Ронни — уменьшительное от какого имени? От Вероники?
— Ни от какого. Просто Ронни. Мой отец хотел сына. Он думал, что девочка приносит одни неудобства. Я была его самым большим разочарованием, пока он не понял, что со мной вполне можно обращаться, как с мальчиком. Они ушли?
— Нет еще, — ответил он. — Я все еще слышу их голоса в конце коридора. А твоя мать?
— Она развелась с отцом, когда мне было три года.
— И оставила тебя?
— Для нее любой ребенок приносил неудобства, независимо от пола.
