Ну во-о-обще отлично… Фэнк ю вэри мач, так сказать, и инджой. Тем более, вся ночь впереди.
Взлёт проходит по обычной схеме. Я молюсь всем богам сразу, и когда самолёт выравнивается, вздыхаю с облегчением. Состояние более-менее, главное, чтоб не трясло. Хотя нет… трясти всё равно будет, мы же полетим над Атлантикой. Тогда, главное, чтоб сильно не трясло.
Нас поят, кормят, снова поят (только, водой-чаем-кофе, к сожалению), затем гасят свет и все готовятся ко сну.
Мой сосед, видимо, пассажир со стажем, быстро вырубается и начинает тихонько подхрапывать, а я пытаюсь отвлечься просмотром фильма, да прослушиванием аудиокниги. Выбираю самую скучную, чтоб побыстрее заснуть, но разве тут заснёшь?..
Самолёт то качает, то трясёт, мы то набираем высоту, то сбрасываем, я отказываюсь понимать, что за ерунда творится с пилотом… или автопилотом, скорее уж.
Так проходит час-другой, может быть, даже третий, когда я, наконец, решаюсь выбраться в туалет, да и ноги размять заодно. В салоне полумрак, где-то горят экраны редких телефонов, несколько пассажиров шепчутся, увлечённые диалогами, но в основном все спят. Я пробираюсь к ближайшим туалетным комнатам, где в этот час уже нет очереди, и запираюсь изнутри, чтобы умыться, продышаться и взглянуть на себя в зеркало.
Ну, и видок… Провожу ладонями по лицу. Мои светло-русые волосы вдруг резко потускнели, тоже паникуют что ли? Перед вылетом я их собрала в аккуратную «булочку» на макушке, теперь на её месте — извергающийся вулкан. Под глазами тени, в самих глазах — затаившийся ужас полёта, а нижняя губа вся искусана. На взлёте, наверное, перестаралась.
Внезапно самолёт встряхивает.
С совсем не тихим «а!» я пальцами впиваюсь в угол раковины, а ноги ставлю шире для равновесия.
Пластик на стенах потрескивает, а сама машина заходится какой-то мелкой рябью.
В голове темнеет и начинает шуметь. В этом замкнутом помещении ещё страшнее. Мне надо выйти, пока я окончательно не потеряла сознание — хотя я его ни разу в жизни не теряла — выйти и посмотреть, как там люди и стюарды. Если всё спокойно, и никто не бегает в панике по салону, то и мне станет полегче.
Вслепую я нашариваю защёлку и вываливаюсь из туалета.
В спокойно спящий салон самолёта.
Из груди вырывается всхлип, и я съезжаю по стенке вниз, садясь прямо на пол. Под которым тоже что-то стучит, вибрирует и перекатывается. Я знаю, да, умом я знаю, что это не так, но у страха глаза велики, и воображение сейчас рисует огромные фантастические механизмы с шестерёнками, которые крутятся с астрономической скоростью, приводя машину в движение.
— Мисс, с вами всё в порядке? — раздаётся над моим ухом английская речь.
Голос мужской и участливый. Представляю, как странно я выгляжу, сидя прямо на проходе и сжавшись в комок от страха.
Не размыкая век, я киваю, на автомате отвечая по-русски:
— Д-да, всё нормально.
— А… ну отлично, — отвечают мне также на русском, — а то со стороны и не скажешь.
Я даже не успеваю удивиться, но боком чувствую тепло чужого тела, так как незнакомец опускается на пол и садится рядом со мной. Это несколько приводит меня в чувство и помогает заземлиться что ли.
Открываю глаза и вижу его. Того парня из толпы. Моргаю несколько раз, смотря в зелёные глаза. У меня они тоже зелёные, но более светлые, а у него тёмные, как цвет густой листвы в летнем парке. А ещё у него появляется потрясающая ямочка на левой щеке, когда он улыбается и шепчет мне:
— Привет.
05
— Привет, — выдаю я, отмечая, что у него красивый глубокий голос, даже несмотря на шёпот.
Ну вот, никакой он не француз, как я себе насочиняла.
— Ты, что, боишься летать?
— А, что, так заметно? — искоса смотрю на него и снова вижу эту завлекательную ямочку на щеке.
На вид ему чуть больше двадцати, значит мы примерно одного возраста. И путешествует он, видимо, как и я — один.
— Честно? Очень…
Нервно хихикаю, думая, что смотримся мы странно — парочка, сидящая в темноте, пока большинство пассажиров спит. Сейчас точно появится какой-нибудь дежурный стюард и прогонит нас отсюда. Но никого нет, и мы не двигаемся. Механизмы самолёта продолжают активно работать, нас ещё раз качает вверх-вниз, и я на автомате хватаю парня за предплечье, будто бы он сможет удержать, если огромная металлическая птица надумает меня стряхнуть с высоты.
— Всё хорошо, просто небольшая воздушная ямка, — заговорщицки заявляет он.
— Просто небольшая воздушная ямка, — передразниваю я; мне бы его невозмутимость.
— Если полёты тебя пугают, зачем отправилась так далеко?
— А захотелось, — с вызовом бросаю я, но с новым потряхиванием весь вызов сходит на «нет».
Парень участливо накрывает мою ладонь своей. Кожа у него грубая, но тёплая, и от этого тепла мне становится спокойнее. Чужая уверенность — это несколько заразительно, и я решаюсь на откровенность.
— Если честно, — со вздохом признаюсь, — больше всего я боюсь взлётов, хотя сегодня было терпимо. Боюсь, что двигатель откажет или птица в него попадёт, и мы загоримся, или скорость будет недостаточной для взлёта, или угол тангажа превысит допустимую норму, что при развороте крен будет слишком сильным, и мы завалимся, или что закрылки не проверили, что датчики высоты и скорости работают некорректно, или что давление в шинах шасси забыли замерить. Потом боюсь турбулентности, боюсь, что диспетчер вывел нас на один эшелон с другим судном, и мы неминуемо столкнёмся. Пожара на борту боюсь. На посадке — бокового ветра, болтанки, тумана, плохой видимости, в общем. На взлёте я всегда считаю про себя, и если конечная цифра счёта превышает обычное число секунд, а высота всё ещё не набрана и самолёт никак не выравнивается, я тоже паникую. Вдруг что-то сломалось? А?
Всё это я выдаю на одном дыхании, смотря прямо на своего собеседника и не моргая. На его лице нет насмешки, только если лёгкое удивление проскальзывает. Так что, надеюсь, совсем за спятившую он меня не примет.
— Знаешь, это очень похоже на какие-то дурацкие навязчивые мысли, — заключает он. — А все проблемы твоей аэрофобии не от незнания, как у большинства, а от излишней осведомлённости о самолётах.
Тут он, конечно, прав. Я сначала как думала: предупреждён — вооружён, но сейчас совсем не уверена, что идея была дельной.
— Намекаешь, что у меня мозги набекрень?
— Нет, — хмурится он, — но с этим надо что-то делать.
Его лицо светлеет, будто ему в голову пришла замечательная идея, но он никак её не комментирует.
— Но я знаю, как тебя немного отвлечь. Пошли со мной.
— Куда?
— Тут недалеко, я покажу.
Он упирается свободной рукой в пол, готовится подняться, но я его торможу, заявляя с лёгкой ухмылочкой.
— Меня мама учила никуда не ходить с незнакомыми дяденьками.
На мгновение «дяденька» застывает, а потом с неизменной улыбкой представляется:
— Герман, я Герман.
— А я Варя.
Нет, всё-таки я его веселю, определённо веселю, потому что улыбка не сходит с его лица, когда он помогает мне встать на ноги. Ух ты, а он высокий, я едва выше его плеча, а ведь сама не маленькая. Не выпуская моей руки, он ведёт меня почти в конец салона, на последние места.
— Ммм, прям как в кино, — шучу, устраиваясь на центральном ряду, где все четыре кресла свободны.
— Скидывай обувь и накрывайся пледом, а я сейчас, — он бросает в меня флисовым покрывалом и показывает на пальцах «окей».
Я киваю и делаю ровно то, что он мне предложил.
Довольно скоро Герман возвращается
— А ещё чему тебя мама учила? Например, конфеты от незнакомых дяденек не брать?
С этими словами он протягивает мне какой-то предмет, и я на автомате его принимаю. Глаза мои расширяются от удивления. Это же эскимо — тонкое и в блестящей фольге.
— Ну, мы вроде как уже познакомились, — усмехаюсь я, без промедления начиная разворачивать обёртку. — Это ты откуда взял?
