У меня начинают закрадываться сомнения, что мне повстречался какой-то волшебник. Мороженое тает на языке, приятно холодит, и отвлекает, надо сказать. А ещё кажется мне самым вкусным лакомством на свете.
— Его ближе к завтраку раздавать будут, а я сейчас попросил, — Герман также с ногами устраивается на сидении напротив меня, и я делюсь краем пледа, хотя у него есть свой.
Некоторое время мы молча поглощаем мороженое. Это просто фокус какой-то, никогда не думала, что в самолётах раздают такие десерты. Тут же я высказываю Герману свои мысли.
— Это «Люфтганза», детка, — отшучивается он, — в общем-то, на «Эйр Франс» его тоже в середине полёта дают.
— Ммм, а ты, смотрю, путешественник со стажем, — я впиваюсь зубами в остатки шоколада на палочке. — Часто летаешь?
— Реже, чем хотелось бы, — пожимает он плечами, забирая у меня мусор и бросая его в бумажный пакет, который он вытянул из сетки впереди стоящего кресла. — Первый раз в Рио летишь?
— Да, можно сказать «за мечтой».
— А чего одна?
— А ты чего один? — тут же нахожусь я, потом мысленно закатываю глаза.
Ну, Варь, куда ты так гонишь: небось, очень хочется узнать про горячую бразильянку ожидающую этого красавчика на своей исторической родине?
— Со мной друг должен был лететь, но он ногу сломал, так что я один, планы менять не хотелось. Следующий год у меня точно спокойным не будет, ну, я так надеюсь, поэтому решил отдохнуть вперёд, — признаётся он, даже ничуть не обижаясь, что я ответила вопросом на вопрос. — Ты где в Рио остановилась?
— Квартиру арендовала на Копе, а ты?
— А я пока нигде…
Герман так многозначительно смотрит на меня, что приходится сглотнуть, прежде чем неуверенно улыбнуться в ответ.
Стоит ли упоминать, что пять часов спустя, прилетев в Рио и выйдя из аэропорта, мы оказываемся в одном такси?
06
Что такое «джетлаг» я узнаю сполна на собственном опыте. Мои внутренние часы сбиты, накатывает безумная усталость, организму совсем не нравится этот неестественный ход времени, когда ты из светлых суток прилетел в те же самые светлые сутки, хотя преодолел аж целую Атлантику. Ведь мой перелёт из Питера начинался днём.
Что я могу сделать? Да ничего, кроме как завалиться спать, едва мы приезжаем в снятую моими родителями квартиру на Копе. Это небольшая студия с кухней в отдельном помещении и окнами на океан.
Едва успеваю бросить короткий взгляд в окно, как, приманенная кроватью, погружаюсь в молниеносный сон. Буквально проваливаюсь в пустоту.
Следующее, что понимаю — я проснулась. Лежу на спине, моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд. В комнате всё ещё светло, и поэтому не понимаю, сколько я проспала. Сажусь на кровати и вижу Германа, расположившегося на диване с ноутом на коленках.
— Проснулась? С добрым вечером, путешественница, — отвлекается он на мои шуршания и шевеления.
Герман выглядит так органично в одной комнате со мной, будто мы сотни раз делили с ним дом, а не познакомились всего несколько часов назад. Прошлая я сказала бы: ты с ума сошла, привела в дом практически незнакомца, а новая я лишь махает рукой, пусть всё идёт своим чередом.
— А? С добрым вечером? Как уже с добрым вечером? Это минус один день от путешествия? Я так всё на свете просплю, — начинаю причитать я. — Скажи, что это состояние не навечно? Скажи, что это пройдёт?
Я сжимаю голову в ладонях и… на удивление — она светлая и ясная. Сон помог.
— Уже прошло, так думаю. Кстати, я тоже поспал, не считай, что я киборг какой-то. Просто быстрее, чем ты, восстановился. И… — он кивает на пакет на барной стойке, — сходил в магазин. Он прямо в этом доме, только вход с параллельной улицы. Так что, Варь, у нас есть реальный шанс встретить закат на городском пляже. Предлагаю тебе наведаться в душ, прийти в себя, нацепить что-нибудь полегче, потому что за окном почти тридцать градусов и… ай-да во внешний мир.
Через час мы уже в нём: во внешнем мире. Я смотрю на него широко распахнутыми от удивления глазами. Меня поражает абсолютно всё: незнакомая речь, быстрый ритм города, белоснежные высотные здания вдоль бесконечной набережной, светлый песок и бурлящий океан прямо в черте города. Неужели ещё вчера я была в сером Питере?
Герман хватает меня за руку, и мы перебегаем Авеню Атлантик, чтобы очутиться на пляже. Мой заботливый попутчик расстилает захваченное из квартиры покрывало, достаёт вино и бокалы, так же взятые из кухни студии, а ещё фрукты и сэндвичи, сделанные на скорую руку.
— Ого, вот это пир, — искренне восхищаюсь я и, словно заворожённая, смотрю, как Герман умело откупоривает бутылку.
На нём футболка с короткими рукавами, и я вижу крепкие мышцы и светлые выгоревшие волоски на руках, признак того, что этот парень любит находиться на солнце.
— Погоди, тебе же можно пить, ты совершеннолетний? — с улыбочкой спрашиваю я, принимая наполненный вином бокал.
— Мы же уже выяснили, что я «дяденька», с которыми мамы своим дочерям не разрешают общаться.
— Что, правда? Совсем-совсем не разрешают? Ты настолько опасен?
— Нет, я абсолютно безобиден и бесконечно дружелюбен.
Мы дружно чокаемся и пьём за наш приезд сюда и первый вечер в новой стране.
— Ну, а если серьёзно, сколько тебе лет? — чуть погодя спрашиваю я.
— Двадцать три, — Герман пододвигает ко мне тарелочку с фруктами.
У нас на пикнике нет пластика. Герман прилично опустошил кухню на предмет посуды, чтобы создать этот импровизированный «ресторан на берегу». Я в некотором восторге от этого парня. С ним легко и совсем не страшно. Вспоминаю, как он отвлекал меня разговорами во время посадки, и я почти и не заметила, что самолёт уже приземлился.
— А мне девятнадцать, — зачем-то поясняю я и снова делаю глоток красного вина.
Оно местное: терпкое и богатое на вкус, как все южноамериканские вина, и пьётся удивительно легко.
— На первом курсе учишься? — спрашивает Герман.
— На второй перешла.
— А что за специальность?
— Экономика.
— Красивые у нас финансисты.
Ничего не могу с собой поделать: краснею, как переживающий гормональный взрыв подросток. А всё потому, что Герман мне нравится. И, судя по тому, как он смотрит на меня, я ему тоже нравлюсь.
Всё чаще я замечаю, как его взгляд задумчиво задерживается на мне, как горят его глаза, когда он начинает что-то мне рассказывать, как он смеётся, поддерживая мои шутки, как садится всё ближе и ближе, пока мы не оказываемся совсем рядом друг с другом.
Наконец, в какой-то момент он наклоняет голову, и наши губы оказываются на опасно незначительном расстоянии друг от друга.
Замираю на полуслове и смотрю то на него, то на его рот. Взгляд Германа скользит по моему лицу, он делает короткое движение и наши губы соприкасаются. Сладкие от вина и тёплые от вечернего солнца. Поцелуй этот, скорее, долгое касание, мягкая дегустация, не резкий и не требовательный, но я чувствую, что он может стать таким, если мы и дальше продолжим.
— Не удержался, ты мне очень нравишься, Варя, — говорит Герман, и я понимаю, что за его словами кроется нечто большее.
Например, обещание не останавливаться на одних только поцелуях. С ужасом я внезапно осознаю, что мне бы хотелось, чтобы он не останавливался.
Боже, ты знаешь его без году неделя, — твердит внутренний голос, и тут же сам себе отвечает: — А ну и что?
— Вижу, что и я тебе нравлюсь, ведь так? — продолжает он, и я мгновенно вспыхиваю.
Не привыкла я получать такие вопросы в лоб, поэтому, не зная как реагировать, не нахожу ничего лучше, чем спросить:
— Ты всегда такой откровенный?
— Всегда, — подтверждает он, и мы почему-то хохочем.
Солнце практически село. Мы ещё какое-то время сидим на пляже, но наши мысли уже о другом. И он, и я — оба думаем об одном и том же. О том, что произойдёт, когда мы поднимемся в квартиру. А ведь это обязательно случится. И не надо сейчас говорить, что я не знала, чем всё закончится, когда принимала решение пригласить его к себе.
