Мне надоел его пристальный взгляд, поэтому я сказала:
— У нас странный разговор. Не хочешь сказать, что у тебя на уме, или, например, спросить прямо, что пытаешься выяснить, и постараться меня не раздражать, потому что я не проститутка, наркоманка, букмекер, не сплю с Шифтом или кем-то вроде него, я закупщик в универмаге среднего и высшего класса.
— Ладно, — тут же согласился он. — Какого хрена ты здесь делаешь?
— Шифт попросил меня оказать ему услугу.
— А откуда закупщик в универмаге знает Шифта?
— У нас был общий знакомый. Он умер, — так же быстро ответила я. — К сожалению, со смертью этого знакомого связь не умерла, потому что Шифт мудак. Иногда он вторгается в мою жизнь и просит что-нибудь сделать. И мне лучше согласиться, от этого меньше геморроя. Итак, он меня попросил, платит по счетам, и вот я здесь.
— Без причин?
— А Шифту они нужны? — спросила я в ответ.
— Если ты сама их ему не дашь.
Я отрицательно мотаю головой.
— Мне от Шифта ничего не надо, так что, нет, я никогда не просила, и никогда не попрошу Шифта сделать что-то для меня. Здесь нет никаких причин.
— Но ты все равно здесь.
Я сидела напротив него, поэтому не думала, что это заслуживает ответа.
— Люди ничего не делают просто так, особенно такие сучки, как ты, — заметил он.
Я проигнорировала то, что он назвал меня сучкой, Шифт с бандой часто так делали. Я также не стала думать, какого рода «сучкой» он меня считал.
Вместо этого я заявила:
— Очевидно, ты знаешь Шифта.
— К сожалению, — ответил он, и это меня удивило. Во-первых, это указывало на то, что у нас есть что-то общее. Во-вторых, это было слово из пяти слогов. В-третьих, Шифт вел себя так, будто этот парень был для него очень важен. Только тогда мне пришло в голову, что, когда он позвонил Шифту, у них не состоялось сердечного разговора о радости обретенной свободы. На самом деле, кроме приветствия Шифта (вероятного), он сказал тому лишь два слова.
Меня это заинтриговало.
Об этом я тоже не стала думать.
Что касается меня, то я собиралась высадить этого парня там, куда он хотел отправиться (надеясь, что это не север Канады), или, что было бы лучше, позволить ему самому уехать туда, куда нужно, а затем вернуться в свою квартиру, на свою работу и к частым размышления о том, чтобы все бросить и уехать далеко-далеко от Дуэйна «Шифта» Мартинеса.
Что я должна была сделать, так это воспользоваться шансом.
Шансом рассказать, открыто и честно.
Поэтому я подалась вперед и тихо сказала:
— Наша связь с Шифтом — не мой выбор. Я не хочу видеть его в своей жизни, но хочет он и остается в ней. Он может усложнить мне жизнь, просто являясь Шифтом. Я это знаю. И избегаю этого. И мой способ избегать этого — делать то, что он просит, когда звонит мне. Он знает мои границы, и до сих пор их уважал. Я не дура и знаю, что он раздвинет эти границы, и знаю, что должна выбраться из этого прежде, чем он это сделает, но требуется много всего, чтобы начать новую жизнь, а у меня есть только половина, и эта половина — я, желающая начать жить с чистого листа. Деньги, работа, место, куда отправиться — ничего из этого у меня нет. Так что, до тех пор пока он звонит и просит, оставаясь при этом в тени моей жизни, вместо того чтобы занять центральное место и перевернуть все вверх дном, я выполняю его поручения. Поэтому, — я махнула рукой, — я здесь. Вот так просто.
Его прекрасные глаза встретились с моими.
Потом он проворчал:
— Телефон.
Я моргнула.
Затем повернулась к сумочке, порылась в ней, вытащила телефон и протянула ему.
Он взял его и выскользнул из кабинки, сказав:
— Закончишь, оплати счет. Встретимся у машины.
И вышел из закусочной.
*****
Tай
— Джексон, — прозвучал в ухе Тая Уокера голос Тэйтума Джексона.
— Джексон, это Уокер.
Долгое молчание, затем:
— Дерьмо, мать вашу, Тай?
— Ага.
Еще одна пауза, затем:
— Черт, брат, ты вышел?
— Ага. Сегодня.
— Тай, блядь, Вуд говорил, что это произойдет скоро, но я не знал, что сегодня. — Он снова сделал паузу, а потом тихо сказал: — Блядь, Тай, мужик, рад тебя слышать. — Еще одна пауза, затем: — Ты где?
Уокер ничего не ответил. Вместо этого он сказал:
— Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.
Тишина, затем:
— Говори.
— Алекса Энн Берри. Живет в Далласе. Закупщик в универмаге Левенштейна. Мне нужно все, что ты можешь на нее нарыть.
— Уокер, я охотник за головами, а не частный детектив, — напомнил Джексон.
— У тебя есть возможности. Есть связи. Я прошу использовать их.
Пауза, затем:
— Кто эта женщина?
— Завтра я на ней женюсь.
Тишина.
Ее нарушил Уокер.
— Если ты выполнишь мою просьбу — я твой должник.
— Ты женишься? — спросил Тейт Джексон с явным недоверием в голосе.
— Ага.
— Завтра?
— Ага.
— Это не шутка?
— Нет.
— Черт возьми, брат, кто она? Как вы с ней познакомились?
— Не имеет значения. Ты ею займешься?
— Сделаю все, что в моих силах, Тай, но не знаю, смогу ли успеть до завтра.
— Не важно. Завтра мы женимся, ты отрываешь все дерьмо, а я с ним разбираюсь.
— Разве ты ее не знаешь?
Тай Уокер подумал о женщине, которую оставил в кабинке.
Он не знал ее. Ни капельки.
Он знал, что у нее великолепные гребаные ноги, фантастические гребаные сиськи, пышная округлая задница и больше гребаных волос, чем он когда-либо видел у женщины. Они выглядели густыми, мягкими, и он знал, насколько классно будет ощутить их на своей коже. Он знал, что ее глаза и лицо говорят сами по себе еще до того, как слова слетают с ее губ. Он знал, что хочет попробовать ее киску, даже если бы не находился в ситуации, когда не пробовал никакой киски в течение пяти, очень долгих гребаных лет.
И он знал, что завтра он на ней женится.
— Я знаю достаточно, — ответил Уокер.
Тишина.
— Тай, брат, это какая-то грандиозная подстава? Ты можешь это отсрочить? Дай мне шанс…
— Тейт, мне не нужен консультант по бракам, — тихо сказал Уокер. — Я прошу об одолжении. Ты сделаешь это для меня?
Молчание, затем:
— Ты знаешь, что сделаю.
Уокер знал.
— Ты едешь домой? — спросил Джексон.
Он почувствовал, как закипает кровь, и его голос был похож на громыхание перед раскатом грома, когда прошептал:
— О, да.
Снова молчание.
Джексон расслышал громыхание, а Тэйтум Джексон был далеко не глуп, поэтому знал, что оно означает.
Поэтому Джексон заявил:
— Ты не оставишь все как есть.
Нет, черт возьми, не оставит. Он не собирался, мать вашу, оставлять все как есть. Ни за что.
Ни хрена подобного.
Он не ответил.
— Лучшее, что ты можешь сделать, — продолжал Джексон, — это оставить все как есть. Дело сделано. Двигайся дальше. Приезжай домой, Вуд возьмет тебя к себе. Если не захочешь к нему, мы тебе что-нибудь подыщем. У тебя есть друзья, брат, и ты это знаешь. Мы все устроим.
Ему было легко говорить. Не у него украли пять лет, а потом спустили в унитаз. У него не было судимости. Он не был бывшим заключенным, которому нужно полагаться на друзей, чтобы найти гребаную работу. Он не гнил в камере, не дышал одним воздухом с отбросами, не ел дерьмовую пищу, не испытывал недостатка в кисках и пиве, никто ему не указывал, когда можно спать, когда можно есть, когда можно играть в мяч, когда можно тренироваться, что можно носить, что можно читать или смотреть по гребаному телевизору. Никакого выбора. Никакой свободы. Ничего. Постоянно оглядываться через плечо. Использовать кулаки, чтобы доказать свою точку зрения и держать шакалов на расстоянии.
Все это дерьмо продолжалось пять лет.
Пять лет.
Только для того, чтобы выйти и увидеть, как высокая, длинноногая, красивая женщина с фантастическими формами и задницей, одетая в обтягивающую майку, короткие шорты и сексуальные туфли, шарахается от него и прижимается к машине только потому, что он наклонился, чтобы взять ее гребаный телефон, тогда как пять лет назад подобного дерьма не случилось бы ни с одной женщиной.
