— Я отвезла ее домой, — заявляет Стелла. И хотя ее голос полон горечи и яда, что-то внутри меня вздыхает с огромным облегчением от того, что она заботилась о Джоди ради меня. Что кто-то был рядом, чтобы помочь ей собраться с силами и доставить ее обратно в целости и сохранности. — И вот тут начинается настоящий пиздец, — говорит она, заставляя Себа обратить на это еще более пристальное внимание.
— Ее мама пригласила меня зайти. Я последовала за ними в гостиную, и вы, блядь, никогда не догадаетесь, чьи фотографии покрывают почти всю поверхность этой комнаты.
Брови Себа в замешательстве сходятся на переносице, когда он переводит взгляд с нас двоих, как будто ответ должен быть написан на наших лицах.
— Продолжай, — подсказывает он, отчаянно нуждаясь в ответе.
— Джонас.
— Что? — спрашивает он, наполовину шокированный, наполовину удивленный. — Зачем им фотографии этой пизды в их…
— Да, Тоби. Почему? — Спрашивает Стелла, ее глаза прищуриваются, глядя на меня.
Поднимая руку, я откидываю волосы со лба, опускаясь ниже на диван.
— Она сестра Джокера. Дочь Джонаса.
В квартире воцаряется тишина, пока они оба переваривают эту информацию.
— Подожди… — говорит Себ, наклоняясь вперед и поднимая руку, чтобы остановить черт знает кого от разговоров. — Ты трахал дочь Джонаса?
— О, — выпаливает Стелла, прежде чем я успеваю что-либо сказать. — Все намного хуже, чем это. Не так ли, Тоби?
Откидывая голову на спинку дивана, я зажмуриваю глаза, когда между нами опускается невыносимое молчание.
— Давай, успокой мое воображение. Потому что я должна сказать тебе, что прямо сейчас оно работает на пределе возможностей, — продолжает она после нескольких мучительных минут, когда все, что я делаю, это молюсь, чтобы они оставили меня страдать в покое.
— Я использовал ее, чтобы причинить ему боль, ясно?
— Нет, не совсем, — усмехается Стелла. — Ты видел, в каком она состоянии, Тоби? Это было так, как будто ты буквально засунул руку ей в грудь и вырвал сердце.
Ее слова ранили меня до глубины души, боль в груди только усиливалась, когда я снова думал о Джоди, свернувшейся калачиком вокруг унитаза в моей ванной.
— Что ты сделал, Тобс? — Себ рычит, явно не впечатлённый всем этим не меньше, чем его женщина.
— Я сделал кое-что из того, что эта пизда делала со мной и мамой на протяжении многих лет. Я лишил его всего, а затем доставил ему удовольствие наблюдать, как его дочь впадает в немилость прямо у него на глазах. — Я не поднимаю глаз, когда говорю это, чтобы судить об их реакции. Мне не нужно. Их неверие, шок и отвращение прожигают мне кожу.
— И что ты чувствуешь сейчас? — Стелла спрашивает. — Оправдан? Свободен? — предлагает она.
Оторвав голову от подушки, я смотрю в ее сердитые глаза.
Я просто смотрю на нее. По-видимому, этого достаточно, потому что выражение ее лица полностью меняется.
— Тоби, — вздыхает она, и в ее тоне впервые за сегодняшний вечер я слышу нотку мягкости. — Ты влюбился в нее, не так ли?
Мои губы приоткрываются, чтобы ответить, поспорить. Потому что я не могу. Я не могу влюбиться в гребаное отродье дочери сатаны. Я, блядь, не могу.
Но затем образы нашего совместного времяпрепровождения вспыхивают в моей голове. Ее дикая улыбка в ту первую ночь, когда мы вошли в «Аид». Как она была благодарна мне в ту ночь, когда я отвел ее в кафе с вафлями, не дав ей провести еще одну одинокую ночь в компании с баночкой мороженого. То, как она так крепко обнимала меня в тот день, когда я спас ее из кафе после того, как ее уволили.
— Нет, — заявляю я, отказываясь признать, что есть что-то большее, чем месть, которой я так сильно жаждал.
Себ усмехается над моим ответом, и я приподнимаю бровь.
— Возможно, я никогда не встречал эту девушку, но, сидя здесь, чертовски ясно, что она надрала тебе задницу, чувак.
— Отвали. Она была просто игрой. Той, которую я выиграл.
— Итак, на что ты надеялся? Ты причинил Джонасу немного горя, причинив боль Джоди, и это внезапно заставило бы тебя поквитаться за все дерьмо, которое он навлек на тебя за эти годы? — Спрашивает Стелла. То, как она объясняет план, который я вынашивал годами, звучит безумно.
— Что-то в этом роде, — бормочу я, хватая бутылку водки с кофейного столика и делая глоток за глотком в надежде, что это в конечном итоге уменьшит боль.
3
ДЖОДИ
Я переворачиваюсь, мой желудок урчит от потребности в еде, а во рту пересыхает.
С нижнего этажа, где, я уверена, сидит мама, тревожно заламывая руки, доносится аромат кофе. Такой, какой она и должна быть, когда я наконец найду в себе силы выйти из этой комнаты и начать говорить.
Если выяснится, что она знала обо всем этом — если я узнаю, что она скрывала от меня правду о моей жизни, о том, кем был мой отец все эти годы — тогда я не знаю, как я буду реагировать.
Я понимаю ее потребность защищать меня. Но мне девятнадцать. Я взрослая. Я могу делать осознанный выбор в своей жизни, водить машину, выйти замуж, делать все, черт возьми. Если она решила, что я недостаточно взрослая, мудрая или сильная, чтобы справиться с правдой, то я даже не уверена, что это то место, где я должна быть прямо сейчас.
Предательство и ложь — вот что ранит сильнее всего. Или, по крайней мере, это то, на чем я сосредотачиваюсь, потому что боль в моей груди слишком мучительна, чтобы даже пытаться справиться.
От одной мысли о нем комок эмоций застревает у меня в горле, а раскаленные слезы обжигают глаза. Я знала, что сильно влюбляюсь, и я знала, что это неправильно.
Я была не в том состоянии, чтобы влюбляться, пока я все еще тонула в горе. Но это меня не остановило. И уж точно не помогло то, что Тоби казался мне идеальным парнем, просто идеальным бойфрендом.
Я знала, что это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я просто хотела верить, что после всего дерьма, которое выпало на мою долю, я наконец-то получила хорошую карму на этот раз.
Как, блядь, я была неправа.
В том, что у нас было, не было ничего хорошего. Черт, на данный момент я даже не уверена, что в парне, которого я впустила в свое сердце, есть что-то хорошее.
Мои пальцы сжимаются вокруг одеяла, укрывающего меня, когда боль пронзает мои внутренности.
Последние четыре дня я запиралась в своей темной комнате, выходя только для того, чтобы ненадолго сходить в ванную. Бри снабжала меня нездоровой пищей, кофе и алкоголем. Но, помимо ее визитов, я позволила себе, наконец, погрузиться в горе и опустошение, которыми является моя жизнь.
Я не чувствую себя хорошо из-за этого, но у меня не хватило сил или мозгов сделать что-нибудь еще.
Бри сказала Кортни, что я заболела и собираюсь отложить работу в клубе, за что, думаю, я благодарна.
От мысли о том, чтобы прямо сейчас нарядиться и трясти задницей перед какими-то подлыми мужиками, у меня выворачивает живот. Но реальность такова, что пока я прячусь здесь, мир все еще вращается снаружи, и нас все еще собираются выселить.
И даже если мама скрывала все это от меня всю мою жизнь, могу ли я действительно увидеть ее на улице, и все потому, что она совершенно очевидно влюбилась не в того мужчину?
Нет, я не могу.
Со вздохом я пытаюсь собрать в кулак столько сил, сколько могу, и откидываю простыни.
Бри сегодня здесь не будет. Она в школе и занята сегодня вечером. Я думаю, что она, возможно, лжет об этом, чтобы вернуть меня к жизни, что вряд ли может меня раздражать. Она провела дни, будучи моим плечом, на котором я могла поплакать, позволяя мне барахтаться, но это не останавливает разочарование, бурлящее у меня под кожей, из-за того, что она вешает на меня какую-то жесткую любовную чушь, чтобы заставить меня двигаться.
Мое тело затекло после нескольких дней без физических нагрузок, когда я направляюсь в ванную. Звук маминого голоса внизу достигает моих ушей, и я замираю на мгновение с сердцем, подступающим к горлу, от мысли, что здесь может быть кто-то еще. Когда я не слышу ответа, я предполагаю, что она, должно быть, разговаривает по телефону, и продолжаю.
