Твою мать! Твою мать! Твою мааааать!!! Видимо из-за самой ситуации и моих треволнений, я по привычке взяла…да-да, те самые ключи от проклятой трешки. Она же моя. Она тоже моя, да и все, что связывало меня с Тулой, я храню в одной шкатулке в глубине своего личного ящика. Перепутала...
- Что тогда? У тебя выражение лица такое смешное…прямо, как у бабули, когда она разбила коллекционные рюмки деды.
Не удерживаю смешок внутри. Господи, если оно такое же, понимаю, почему Давид так веселится. Мама тогда выглядела очень смешно — при переезде взяла и кокнула целую полку рюмок нового «бойфренда». Меня внутренне снова передергивает при упоминании того, как она его тогда называла, но при этом я улыбаюсь. Нет, правда. «Взрослая» любовь — она такая забавная, особенно если «взрослые» ведут себя, как детки.
- Ничего, - мотаю головой, вздыхаю и двигаюсь ближе к водителю такси, - Извините, но у нас немного поменяется адрес.
- Ничего, красавица, называй.
- Она мама, а не красавица, - тут же ревностно вступается Давид, я его слегка щипаю, а водитель смеется.
- Для тебя, пацан, мама. Для меня — красавица.
Вижу, что сыну непременно захочется как-то ответить да по заковыристей, но я мотаю головой — смиряется. Отворачивается, правда, к окну, но молчит. Вот и хорошо. Только склоки в такси мне не хватало.
А потом хорошее настроение, которое внезапно назрело, тает. Я ведь сталкиваюсь с реальностью, переступая порог нашей квартиры, а как в прошлое шагаю.
Везде Олег.
Я его правда везде вижу. У шкафа-купе, где он завязывает галстук с утра и хмурит брови, в дверном косяке, где он, бывало, стоял, когда провожал меня на учебу с утра…у белого комода, где валялся пьяным…Там сейчас сидит Давид. Он съехал по стене и вовсю разглядывает нашу прихожую с открытым ртом. Знаю, что ему нравится. Она роскошная и не потеряла свой блеск даже за шесть лет, и мне так горько становится…Я не могу отделаться от мысли, что это все могло быть его домом. Как я мечтала когда-то…
- Ва-а-ау…Мам, ты что…дочка мафиози?!
- Давид, встань с пола.
- Ну ответь!
- Встань с пола!
Повышаю голос, чего почти никогда не делаю, но, черт…Он настолько похож на Олега, а мне так страшно, что это так, и видеть его поэтому в том же месте, где его отец был на дне — мне больно. Страшные какие-то ассоциации возникают. Он этого не понимает, обижается, но встает, а я выдыхаю. Так, ладно, Лис, возьми себя в руки.
- Давай переоденемся и сходим в парк? А потом в магазин, чтобы купить и нам покушать?
- Ладно, - буркает, а я вздыхаю вновь и подхожу к нему, чтобы взять за ручки.
- Малыш, прости, ладно? Я не хотела тебя обидеть.
- Почему ты кричишь? Я же ничего не сделал.
- Знаю, это моя вина. Дело не в тебе. Во мне.
- Почему так?
- Мне сложно быть здесь.
- В этом городе?
- В этой квартире. Пойдем. Надо воду включить, умоемся и пойдем на разведку, как тебе идея?
- Ты мне расскажешь?
- Все, что захочешь.
Все, что он захочет, конечно, не смогу, но что могу, говорю. Объясняю, кем был мой отец когда-то и кем я была, кем хотела стать, но тему Олега обхожу стороной за триллион километров. Давид у меня всего раз спросил про своего отца, а что ему ответить, не знала. Этого вопроса я боялась, как огня, и столько всего придумала — отец твой, мол, летчик, пожарный, экспедитор, блин! А язык не повернулся так жестоко его обмануть. Такой прогноз значит, что он когда-нибудь вернется, а я-то знаю, что этого не будет. Олег думает, что я сделала аборт, и его этот факт не волнует. Думаю, что он выдохнул и забыл, как меня забыл, то есть быстро и начисто. Обещать ребенку отца, которого не будет? Или врать, что он умер? Сказать правду, что и ему сердце расколошматит? Нет. В этом уравнении нет правильного решения — увы и ах, — и тогда я взяла еще один тайм-аут. Мы с Давидом договорились, что поговорим о его отце, когда ему стукнет четырнадцать. Время идет, а я все еще не знаю, как буду выходить из этой ситуации, потому что прекрасно понимаю — он не забыл. И не забудет никогда.
Сейчас сын молчит, лишь потому что хорошо меня чувствует. Знает, что такие вопросы приносят мне даже не дискомфорт, а натуральную боль, но когда-нибудь он свое спросит, на что имеет полное право. Я ведь понимаю — каждому ребенку нужен отец, все хотят знать, откуда они и от кого произошли. Я пока даю ему малое — мужскую модель в виде дяди Жени. Он просто золото, если честно, учит его быть «настоящим мужчиной»: держать свое слово, защищать слабых, не давать маму в обиду, уважать женщин, но…Это все равно не одно и тоже… Хотя с другой стороны…у меня был отец и что? Что он мне принес, кроме тонны слез и разбитого сердца, которое до сих пор режет меня изнутри?
- …Почему вы не общались? - спрашивает Давид, после того, как узнал, кто его дед.
Ох, боже, ладно. Это тоже сложный вопрос, но его я хотя бы могу объяснить просто…
- Он меня очень сильно обидел.
- Из-за меня?
- Что ты? - улыбаюсь и мотаю головой, держа сына за ручку, пока мы медленно идем по парковой аллее, - Он не знает о тебе ничего. Если бы знал, был бы счастлив.
- Точно?
- На сто миллионов процентов.
- Как тогда обидел?
- Обманул.
- Так сильно, что ты его не простила?
- Так сильно…
Давид пару мгновений молчит, обдумывает, а потом поднимает на меня глазки и шепчет.
- Мам, раз так, что мы здесь тогда делаем?
Господи! Ну вот кто придумал детей с их очевидными и такими простыми вопросами, что бьют в самую суть? Я ведь сама не знаю…просто по-другому не могла.
- Он очень сильно болеет.
- И что? Пусть вызовет врача, ты то тут при чем?
- Давид…он очень болеет. Понимаешь?
Давид со смертью не сталкивался, лишь раз, если так можно сказать. У него был хомячок, который умер, поэтому он завел себе Молнию. Они-то долго живут, как никак — вычитал, все изучил.
- Как…Хома? - тихо спрашивает, я киваю.
- Как Хома.
Ну все. Теперь нас накрыла грусть. Вон и он потух, да и у меня на сердце тяжесть — нет! Не хочу впадать в уныние и тем более не хочу, чтобы сын грустил, поэтому улыбаюсь и указываю на пруд.
- Давид, смотри, там уточки! Пойдем покормим?
- Так нечем…
- Как же? Мы же забегали в магазин.
- Ты купила булку?!
- Знала, куда тебя веду. Пойдем.
А еще я прекрасно знаю, как отвлечь своего ребенка. Он у меня обожает животных, и я всерьез думаю купить ему собаку. Небольшую какую-нибудь, контактную, ладящую с детьми. Знаю, что он о ней мечтает в тайне, просто боится, что с ней что-то случится. Но надо. Если бы я не боялась, что снова меня постигнет та же история, что с бывшем мужем, может быть, я была бы сейчас счастлива, а не пялилась на тот самый берег прямо напротив нас, где мы с ним впервые поцеловались.
Ох, черт, сколько же здесь воспоминаний…
А дома не лучше. Я укладываю Давида спать после того, как мы заказываем еду на дом — готовить совсем сил нет. А потом погружаюсь в прошлое с головой за бокалом вина, который иногда себе позволяю, когда вот так же, как сейчас, на меня накатывает.
И снова, как тогда. Я сижу на том же месте, где сидела в нашу последнюю ночь, пью такое же вино, разве что с одной разницей — одна. Но в постели лежит его маленькая копия, которая действительно меня там ждет.
***
С утра я просыпаюсь первая, даю сыну выспаться, а сама начинаю уборку. Вообще, все вещи Олега я надежно спрятала еще шесть лет назад за дубовой дверью его кабинета, но на всякий случай обхожу все по кругу и натыкаюсь на нашу фотографию, на его старые кеды и на скан его паспорта. Тогда, шесть лет назад, выкинуть все то, что он не забрал, когда сбегал от меня в диком восторге, я не смогла — сейчас запросто. Безжалостно швыряю его добро в огромный мусорный пакет, а потом захожу в кабинет. Ох боже, там-то вещей гораздо больше — пара пиджаков, стопка бумаг, еще какой-то хлам, его мебель…Нет, это слишком. Кабинет снова закрыт на засов, потому что мне не до этого сейчас, да и к тому же не хочу, чтобы Давид случайно увидел, как я тут выношу шмотки. Снова ему врать — совсем желания нет. А может, я просто тряпка? Не могу по-прежнему? Стараюсь в таком ключе не думать. Я ведь совершенно точно больше не та маленькая девочка и теплых чувств к бывшему не питаю.
