Она не только помогла мне попасть в клуб в тот вечер, но и сумела найти общий язык, несмотря на то, что у меня случился нервный срыв, в результате которого я соплями и слезами испортила ее рубашку. Она хотела, чтобы я встретилась с ней на следующий день, потому что каждой девушке нужно поддельное удостоверение личности, а когда она узнала, что я живу в гостинице, она настояла на том, чтобы я переехала к ней. Я пытался отказаться, но когда она стала ныть, что постоянно остается одна в таком большом доме, я сдалась.
Было ли это безрассудством — переехать к человеку, которого я знаю всего пару дней? Определенно. Но когда единственный план — уехать, чтобы спасти жизнь парню, в которого ты влюблена, то, как правило, приходится делать не самый лучший выбор.
К счастью, этот вариант сработал.
Все, что у меня есть, включая мою работу, — это благодаря ей. Она была рядом, когда я плакала о том, о чем она до сих пор не знает, и отвлекала меня от тех моментов, когда я хотела просто рискнуть и вернуться домой. Она даже попросила своего отца потянуть за ниточки, чтобы я переступила порог музыкальной индустрии.
Никто и никогда не сравнится с Мали, но Нолан — вполне достойная альтернатива.
Она сидит, выставив напоказ свои сиськи и ничуть не стыдясь, а я, усмехаясь, смотрю в сторону. В этом ее особенность. Скромность просто не входит в ее лексикон.
— Ты свободна, — говорит она массажисту. — Если только Лейкин не хочет массажа.
Я смотрю в потолок, пока Нолан снова надевает рубашку. — Нет. Я в порядке.
Она усмехается. — Ты такая ханжа. Что бы ты делала на нудистском пляже?
— В том-то и дело. Я бы никогда не пошла на нудистский пляж.
Я снова смотрю вниз и вижу, что теперь она одета, и ее губы поджаты. — Тебе действительно следует это сделать. Я могла бы позвонить папочке, чтобы самолет был готов через час. Мы можем быть на Ибице к завтрашнему дню.
Сжимая переносицу, я стону. — Детка, сколько раз я должна повторять тебе, что каждый раз, когда ты называешь его папочкой, это звучит так, будто ты говоришь о сладком папочке?
Она вздрагивает, как всегда. — Точно. Мерзость. Мой папа.
— Я ценю предложение, — говорю я сквозь небольшой смешок. — Но мне завтра на работу. Нам осталось записать еще четыре песни, прежде чем EP будет готов.
Ее плечи опускаются. — Это не весело. Было бы намного лучше, если бы ты просто путешествовала по миру со мной.
Мы с ней уже много раз спорили, и я не собираюсь уступать. — Я хочу работать.
Она прищуривается, глядя на меня. — Никто не хочет работать.
— Это неправда.
Конечно, может быть, люди не хотят работать на работе, которую они ненавидят, но я видела множество людей, которым нравится то, что они делают. И я искренне люблю свою работу. Это все, что я когда-либо хотела делать.
Я просто хотела бы, чтобы у меня был Хейс, с которым я могла бы поделиться этим.
В тот день, когда я продала свою первую песню, все, что я хотела сделать, это позвонить Хейсу и рассказать ему об этом. Когда все остальные смеялись над моей мечтой и говорили мне, что она нереалистичная, он поверил в меня. Он слушал, пока я снова и снова пела одни и те же три слова, пытаясь понять, что в этом не так. Он праздновал со мной каждый раз, когда я заканчивала текст. Но его там не было.
И это все моя вина.
В ту ночь я лежала в постели и представляла себе все, что мы могли бы сделать. Наверное, он пригласил бы меня на ужин и прошептал бы мне на ухо, что он знал, что однажды у меня все получится. Были бы цветы и шампанское, но с оговоркой, что никто не знает, каким романтиком он может быть. И, конечно, ночь закончилась бы тем, что он заставил бы меня кричать, когда я кончила больше раз, чем это возможно, потому что это единственная музыка, которую он хотел бы слышать.
Когда вышла эта песня, я задалась вопросом, слышал ли он ее. Или знал ли он, что она о нем. Потому что он — тема всех моих песен, за исключением одной, которую я написала, чтобы выместить злость на анонимных разрушителей жизни, но она никогда не увидит свет. Иначе она вернется, чтобы укусить меня за задницу.
Я ничего о них не слышала с того самого дня, как ушла, когда написала им сообщение и сказала, что сделала это. Что я ушла от любви всей моей жизни посреди ночи, разбив его и свое сердце. Не было ни одного сообщения. Ни одной записки. Радиомолчание, но страх, что они все еще ждут, когда я облажаюсь, висит над моей головой, как гильотина, не давая мне приблизиться к родному городу.
Но если бы я могла, я бы вернулась в мгновение ока.
— Лейкин? — тихо спрашивает Нолан, и я понимаю, что она уже на полпути по коридору. — Ты идешь?
— Куда?
— Поесть. Я собираюсь попросить Пьера что-нибудь приготовить.
Мм-хм. — Ты собираешься сидеть там и наблюдать за его мускулами, не так ли?
Она ухмыляется. — Что я могу сказать? Я похотливая девчонка.
— Ты хочешь сказать, что ты голодная девочка.
— Я сказала то, что сказала.
Господи, Крис. Влюбленность Нолан во французского повара, которого ей разрешил нанять отец, — самый страшный секрет в истории. Девушка практически пускает слюни каждый раз, когда смотрит на него. Она не скрывает этого, и хотя обычно я нахожу это комичным, сегодня я просто не в настроении.
Я притворно зеваю и вытягиваю руки над головой. — На самом деле я довольно измотана. Я собираюсь немного поспать.
Она цокает на меня. — Видишь? Работа высасывает из тебя жизнь. Тебе следует завязать.
— Спокойной ночи, Нолан, — предупреждающе говорю я.
— Спокойной ночи, — напевает она, пробегая по коридору на кухню.
Не то чтобы я лгала. Во всяком случае, не совсем. Я действительно измотана. Мы просидели в студии двенадцать часов, слушая одну и ту же песню снова и снова, пока не почувствовали, что она звучит правильно. Это утомляет быстрее, чем вы думаете. Это нелегкая работа, но когда мои слова воплощаются в жизнь, это того стоит.
Я возвращаюсь в свою комнату и забираюсь на кровать, которая слишком велика для одного человека. Каким бы удобным ни был матрас или пушистое одеяло, которое, по сути, поглощает меня целиком, этого никогда не бывает достаточно. Я жажду ощутить себя в постели Хейса. Нашей кровати. Я хочу лежать рядом с ним, когда он обнимает меня и бормочет какую-то чушь во сне.
Достав телефон, я пошла по пути саморазрушения и открыла Instagram. Дата на календаре весь этот проклятый день смотрела на меня, напоминая о том, что сегодня за день. Раньше я радовалась этому событию не меньше, чем Кэм. Сезон костров был для нас всем — началом лета, концом изоляции и лучшим пятничным вечером в году.
Оуэн — единственный, кто ничего не заподозрил, когда я следила за ним со своего псевдо-аккаунта. В нем почти нет фотографий, кроме нескольких кошек Нолан и одной фотографии бассейна. Он, наверное, даже не заметил, а если и заметил, то просто решил, что это девушка, которая считает его сексуальным или что-то в этом роде.
Ох, черт.
Самое последнее сообщение было сделано час назад и снабжено надписью: «НАЧИНАЕМ СЕЗОН КОСТРОВ ПРАВИЛЬНО!». Это четыре фотографии в слайд-шоу. На первой — он и пиво — его единственная настоящая любовь. На второй — костер перед ним, но у меня сводит желудок, когда я вижу Кэма на заднем плане.
Хейс был не единственным человеком, которого я оставила в ту ночь, и я скучаю по своему брату больше, чем это сделали бы другие в моей ситуации. Он всегда был моей опорой в детстве, и мне бы очень пригодилась его поддержка, когда я уезжала, но я знала, что если я свяжусь с ним, он скажет Хейсу, где я нахожусь. Я просто не могла рисковать. Так что я потеряла и его.
Я перехожу к следующей фотографии и усмехаюсь, видя, что Оуэн и Лукас выглядят как пьяные идиоты: Оуэн улыбается в камеру, а Лукас улыбается в другом направлении. У них никогда не было хороших фотографий. Один всегда умудряется все испортить.
