Последняя фотография не дает мне покоя. На ней Хейс одной рукой отмахивается от камеры, а в другой держит пиво. Он выглядит чертовски хорошо, так же, как и всегда, только немного старше. Я стараюсь избегать его фотографий, насколько это возможно. Это так заманчиво — вернуться назад, несмотря на напоминания о том, что я теряю. Но в его глазах есть какая-то грусть, которую, кажется, никто не замечает. Как будто он отчаянно пытается сбежать от собственной жизни, хотя бы на мгновение.
И я понимаю его, потому что тоже это чувствую.
Слезы наполняют мои глаза, а боль в груди усиливается с каждой секундой. Не хватает слов, чтобы выразить, как сильно я скучаю по нему. Как сильно я хочу вернуться в ту ужасную ночь и сделать все по-другому. Но есть и та часть меня, которая испытывает облегчение от того, что он все еще на свободе. Он не гниет где-нибудь в тюрьме.
У него есть бар и друзья, он сидит у костра и пьет пиво — его любимый способ провести вечер. Как бы мне хотелось быть там, сидеть у него на коленях и заставлять Кэма и Мали жаловаться на то, как отвратительно мы влюблены. Потому что так и было. Мы были так безумно влюблены. И я до сих пор люблю. Это чувство никогда не пройдет для меня.
И когда я плачу во сне, как я делала это много раз за последние девятнадцать душераздирающих месяцев, я позволяю боли от отсутствия его съесть меня заживо.
Если бы только она смогла поглотить меня.
3
Ощущение похмелья стало слишком привычным. На языке остается привкус алкоголя, который вызывает тошноту, но головная боль не дает мне встать, чтобы что-то предпринять. Я вслепую достаю телефон и вижу, что опоздал на час к открытию бара. Я бы сказал, что Кэм меня убьет, но он, наверное, в такой же ситуации, как и я.
Открываю телефон, и мои глаза расширяются, когда я вижу имя Лейкин. Но надежда на то, что она пыталась мне позвонить, умирает мучительной смертью, когда я понимаю, что это я пытался ей позвонить.
Двадцать семь раз.
К счастью, этот номер не принадлежит никому другому. Формально он не принадлежит и ей. Ее родители перевели номер на мой счет, когда мы поженились, и я скорее заплачу за него, чем отменю. По крайней мере, так я смогу слышать ее голос, когда она не отвечает.
Я знаю, это жалко. Чаще всего моя злость берет верх над чувством, что я скучаю по ней и расстроен ее уходом. Но когда я пьян, все ставки отменяются. Либо мне вообще все равно, либо я звоню ей — двадцать семь раз, по-видимому.
— Ты здесь, наверху, живой? — спрашивает знакомый голос.
Со стоном моя голова склоняется набок, когда Мали поднимается наверх. — Черт. Кэм здесь, не так ли?
Она ухмыляется. — Он здесь, и ты в беде. Бар должен был открыться более часа назад. На пляже несколько человек, страдающих от жажды.
— Всего десять утра, — ворчу я. — Их алкогольные задницы могут подождать.
— Забавно, что ты упомянул задницы алкоголиков… — Она подходит ближе, и я мгновенно сожалею о своих словах. — У тебя все в порядке?
Как ни удивительно, Мали стала одним из моих самых близких друзей с тех пор, как Лейкин ушла. Не берите в голову никаких идей. Она мне как сестра. Но мы опирались друг на друга, пока Кэм самоликвидировался. Я не думаю, что кто-то из нас хорошо воспринял ее отсутствие, но Кэм висел на волоске. И когда Мали попыталась обуздать его, это не сработало.
— К чему ты клонишь? — устало спрашиваю я.
Она ставит стакан воды и две таблетки Адвила рядом со мной. — Я просто беспокоюсь о тебе. Вот и все. Ты немного перебрал с алкоголем, а так как алкоголизм у тебя в семье… — Ее голос прерывается, и она вздыхает. — Я просто хочу убедиться, что ты знаешь, что делаешь.
Это не тот разговор, который я хочу вести. Не сейчас и никогда. Я никогда не понимал, почему мой отец бросил свою семью, чтобы постоянно напиваться. Если бы у меня был выбор между ними, я бы выбрал Лейкин без малейших колебаний. Но у меня не было возможности сделать этот выбор.
Схватив таблетки, я бросаю их в рот, быстро проглатываю, а затем поднимаюсь с кровати, чтобы пойти в душ. Но сначала мой взгляд встречается с Мали.
— Разница между ним и мной в том, что он ушел от своей семьи. Моя бросила меня.
Она хмурится, на ее лице читается сочувствие, но я отворачиваюсь, прежде чем признать это. Я пытался скрыть свою боль от всех вокруг меня, кроме моей мамы. Хотя Кэм знает, что моя мама больна, никто на самом деле не знает, насколько она больна. А Мали вообще ничего не знает. Она достаточно беспокоится обо мне. Я не хотел давать ей еще одну причину смотреть на меня так, будто заботиться обо мне — ее работа.
Это не так.
— Хейс, — печально говорит она.
— Скажи Кэму, что я спущусь через минуту, — отвечаю я, заходя в ванную.
Это не тот ответ, которого она хотела, но она не собирается спорить со мной прямо сейчас. — Ага.
У нас не в первый раз происходит разговор, подобный этому, когда она говорит мне, что мои действия и способы справиться с ситуацией нездоровые. Но, что вредно для здоровья, так это то, что за два года приходится проходить через такое количество дерьма, с которым некоторые люди справляются за всю свою чертову жизнь. И если, утопив все свои чувства в бутылке водки и паре кружек пива, удается немного притупить боль от этого, то спасибо, черт возьми, тому, кто создал алкоголь.
Я включаю душ и направляю горячую воду на лицо, позволяя своим мыслям вернуться к тому моменту, когда ушла Лейкин. Это не то место, куда я часто хожу, но, возможно, мне следует, потому что каждый раз, когда я это делаю, я становлюсь немного злее.
В течение шести месяцев я пытался найти ее. Сначала мне помогали Кэм и Мали, выслеживая любую зацепку, которую я мог найти о том, куда она могла пойти. Мы даже вернулись к хакеру и заплатили ему, чтобы он попытался отследить ее телефон, но безуспешно. Все наши попытки заканчивались ничем. И вот настал день, когда родители Кэма получили письмо.
В нем было несколько страниц, объясняющих, что ей пришлось уехать, чтобы чего-то добиться, и она не могла этого сделать здесь. Конечно, она не могла рассказать им, что произошло. Это секрет, который мы все унесем с собой в могилу. Но она извинилась за то, что ушла так внезапно и не попрощалась.
Это первый раз в моей жизни, когда я ревную ее к родителям. Они получили хорошо написанное и полностью продуманное письмо, в то время как я получил три жалких слова, нацарапанных на обороте нашей свадебной фотографии. Это было несправедливо. Это все еще не так. Я отдал ей все, а все, что получил взамен, — это боль и кучу грязных воспоминаний.
После этого письма Кэм прекратила поиски, и Мали вскоре последовала его примеру. Их главной заботой было то, что кто-то похитил ее и обставил все так, будто она ушла по собственному желанию. Но знания того, что она в безопасности — этого было достаточно для них, чтобы позволить ей жить своей жизнью и уйти от кошмара, который мучает каждого из нас.
Но я продолжал искать, по крайней мере, до того телефонного звонка.
Прошло полгода после ее ухода, и этого номера не было в моем телефоне, но чувство, которое я испытал, когда увидел, как он звонит, подсказало мне, что надо ответить. И я ответил.
Сначала в трубке была тишина, только звук дыхания, но я знал, что это она. Впервые за последние месяцы моя грудь наполнилась надеждой.
— Лейкин, — сказал я, в моем голосе звучала ранимость.
Но меня встретила тишина. Я попытался разобрать фоновый шум, чтобы хоть как-то понять, где она может быть, но не смог.
Через несколько минут тишины я попробовал снова. — Детка, поговори со мной.
Зря я это сделал, потому что последовавшие за этим слова всегда будут такими же болезненными, как и в тот момент.
