Однако сейчас ее не оказалось рядом. Конечно, ведь меня не было в таунхаусе. Лишь спустя пару мгновений я смог упорядочить окружающие запахи и звуки и вспомнить, что ночевал в гостевой комнате в квартире Люсьена на Парк-авеню. Он жил на двадцать третьем этаже, из окон открывался великолепный вид на Центральный парк. Впрочем, в последний раз я приходил сюда еще тринадцатилетним мальчишкой, которого ничуть не волновал городской пейзаж. Тогда мне хотелось лишь забраться еще выше.
Я верил, что непобедим.
Я медленно сел на кровати. Мигрень прошла, но, судя по ощущениям во рту, я будто бы всю ночь поедал горстями грязь, и желудок явно этому не радовался. Держась рукой за стену, я добрался до ванной комнаты и на ощупь отыскал чертов унитаз, мысленно проклиная себя за то, что не приходил к Люсьену почаще – в те времена, когда еще мог видеть планировку квартиры. И его лицо. Детали внешности Люсьена ускользали из памяти, словно медленно стирающийся набросок. Как и лица родителей и Авы. И только Шарлотту помнил, поскольку очень часто прикасался к ее лицу. Но теперь ее не будет рядом. Неужели и ее черты в скором времени позабудутся?
От этой мысли затошнило сильнее, чем от похмелья.
Казалось, поход в туалет занял целых десять часов. Потом я, все так же придерживаясь за стены, побрел в кухню. К счастью, Люсьен услышал шаги и провел меня к столу, после чего налил чашку крепкого черного кофе.
– Есть хочешь? – поинтересовался он. – Уже далеко за полдень.
Я покачал головой.
– Я отвлекаю тебя от работы?
– Вовсе нет.
Люсьен, как и мой отец, частично отошел от дел. Он снимал офис на Уолл-стрит, откуда, даже при наличии других клиентов, в основном управлял деньгами отца и проводил сделки с недвижимостью. Люсьен практически превратился в члена семьи и теперь вовсю занимался пенсионным обеспечением родителей. А после несчастного случая был назначен моим опекуном и заботился обо мне, когда я вычеркнул всех остальных из своей жизни.
Почему именно он?
Трудно сказать, но отчего-то из всех людей я мог выносить только лишь Люсьена Карона, даже когда пребывал в самом мрачном настроении. Было в нем что-то постоянное, нечто, что меня успокаивало. Или, возможно, он просто оставался глух к моей язвительности, тогда как всех прочих она отталкивала. В любом случае, я искренне надеялся, что так будет и впредь.
– Хорошо спал? – мягко спросил Люсьен.
– Наверное. Никакие озарения меня не тревожили.
Люсьен что-то промычал, щелкнул зажигалкой, и по комнате поплыл запах дыма.
– А Шарлотта? Собираешься поговорить с ней?
– Нет, – ответил я. – Лишь в одном я не сомневаюсь: лучше держаться от нее подальше. И не мешать. Пусть готовится к прослушиванию, не отвлекаясь на меня.
– Ты уверен, что она вообще туда пойдет?
– Конечно. Она сильная и храбрая. – Я сглотнул. – Шарлотта пройдет прослушивание, и ее возьмут. Нужно быть идиотами, чтобы не дать ей место.
– М-м-м. – Люсьен выдохнул дым. – В таком случае у меня есть новости относительно сделки, о которой ты просил еще в Коннектикуте.
– Ты нашел скрипку? – осведомился я. – Или продал машину?
– Можно сказать, и то и другое.
За три года до аварии я купил «Камаро Зет 28 Трибьют» 1969 года выпуска, черный с белыми гоночными полосками. И так мощные цилиндры после улучшения развивали четыреста пятьдесят лошадиных сил. На момент покупки машине требовалась доработка, однако через год, занимаясь ею время от времени, я превратил ее в шедевр скорости и инженерного искусства. Как-то раз приятель позволил мне прокатиться на «Камаро» по гоночной трассе в Дейтоне, и это подарило мне одно из величайших впечатлений в жизни.
Что касается скрипки… На нас с Шарлоттой напали и украли ту, на которой она играла. Следующим утром мы отправились к моим родным в Коннектикут, и моя сестра Ава объяснила мне, что для музыканта уровня Шарлотты означает потеря инструмента. Да и сама Шарлотта, заливаясь слезами, однажды призналась, что чувствует себя так, будто потеряла конечность. Тогда я решил действовать.
– Ей нужно что-то исключительное, – объяснял я Люсьену по-французски, чтобы Шарлотта случайно не подслушала нас. – Но я не стану обращаться к родителям. Хочу оплатить покупку сам.
Люсьен колебался.
– Подобные скрипки стоят непомерно дорого. Конечно, ты можешь опустошить свои сбережения или взять деньги с накопительного пенсионного счета, но я не рекомендую делать ни того ни другого. Еще есть вариант…
– Продать «Камаро».
– Oui [2].
Я все равно не мог на нем ни ездить, ни даже спрятать где-то и просто любоваться. Машина стояла в гараже в Майами и собирала пыль. И все же расстаться с ней было непросто.
– Займись этим, – бросил я прежде, чем успел бы передумать и пойти на попятный.
И сейчас я мысленно готовился услышать, что машины больше нет. Какая разница, черт возьми? В конце концов, это ради Шарлотты. И тем не менее «Камаро» был последним напоминанием о моей прежней жизни. Реальным воплощением жизненного уклада, полного опасностей и движения, который для меня навсегда остался в прошлом.
– Ты нашел покупателя на «Камаро»?
– Точно. Получил довольно щедрое предложение. Сделка завершится к концу недели.
Мне казалось, что я почувствую себя в высшей степени дерьмово, но нет. Напротив, ощутил, будто с меня сняли тяжкое бремя.
«Вот так. Первый шаг, чтобы отпустить прежнюю жизнь. Здесь и сейчас».
– Со скрипкой сложнее, – продолжил Люсьен. – В аукционном доме «Кристис» в Гааге на торги выставлено изделие Йоханнеса Кейперса [3].
– И?
– Прекрасная, исключительная скрипка.
Исключительная. Именно то, что заслуживала Шарлотта.
– Ладно. Можешь брать.
– Если бы все было так просто, – усмехнулся Люсьен. – Но я приложу все силы, чтобы инструмент оказался у нее до начала тура.
Что ж, с делами покончено. В комнате повисло молчание, и я почти услышал, как с лица Люсьена сползла улыбка.
– Ну, продолжай, – подтолкнул я. – Говори уже.
– Что?
– По-твоему, я совершаю ошибку? Думаешь, я поступил как сволочь, бросив ее подобным образом?
– Не мне судить, – спокойно отозвался Люсьен. – Но конечно, я за нее волнуюсь.
– Я сделал как лучше. Ты ведь сам говорил, что наилучший вариант не всегда самый легкий.
– Ну да, время от времени я пользуюсь этой фразой.
– Так вот, мне пришлось непросто. Черт побери, да я в жизни ничего труднее не делал. Поэтому наверняка поступил правильно.
– Завидная убежденность, – заметил Люсьен, – но совершенно бессмысленная, если не знать, куда двигаться дальше. Я люблю Шарлотту как собственную дочь и поддержу твое решение отдалиться от нее только в одном случае – если ты исполнишь обещанное. Ну так что, вперед? – Он хлопнул в ладоши. – Изучение азбуки Брайля? Собака-поводырь? Не сомневаюсь, существуют учреждения для слепых, в которых тебя научат независимости. Скажи слово, и я все организую.
– Ну не знаю. – Я крутил туда-сюда кружку с кофе. – Наверное, я готов брать уроки. Но… это вроде как не выход. По крайней мере одного этого мало. Такой путь не для меня.
– Хм-м-м, – задумчиво протянул Люсьен. – Ты должен обрести прозрение, Ной, – ровным голосом продолжил он. – Как можно скорее. Шарлотта страдает из-за твоего отъезда. А тебе паршиво без нее.
– Паршиво еще мягко сказано.
Скрипнул стул, когда Люсьен поднялся на ноги, и его следующие слова обрушились на меня сверху подобно дождю:
– Тогда тебе крайне важно правильно ответить на вопрос, что делать дальше. И побыстрее – пока не стало слишком поздно.
Прошло уже четыре дня, а я и пальцем не шевельнул. Родители хотели меня видеть, однако я не горел желанием тащиться в Коннектикут и рассказывать о неудаче с «Планетой Х». Грандиозный план пока тоже не складывался, так что я валялся без дела, ломая голову над решением проблемы, при котором мне не пришлось бы, сидя за столом, запоминать шрифт Брайля, учиться милым трюкам по маркировке банок с едой или искусству готовить так, чтоб не спалить дотла и себя, и дом.
