обнимала мягкого жирафа.
– Марин, – тихо позвал её.
На меня посмотрели усталыми глазами. Подумал сначала отложить разговор, но потом понял, что не нужно. Лучше сейчас говорить прямо.
– Как ты смотришь на то, если мы возьмем в дом малыша из детдома? Ведь им нужна любовь, – тихо спросил, садясь к ней на ковер и приобнимая за плечи.
– Но ведь нашу малышку это не вернёт, – покачала она головой.
– Не вернёт, но мы сможем сделать какого-то ребёнка счастливым.
– А нам дадут? – спросила Марина и я порадовался, что она вышла на диалог, а не отнекивается односложными фразами.
– Оформим для начала опекунство. Это проще. И нет причин нам отказать. У меня хороший доход. У нас есть дом. Есть детская комната. И самое главное, есть любовь, которую мы готовы дарить. Но ты должна сама решить, хочешь ли ты этого. И понять, что это не замена. Это другой ребенок, который будет требовать любви и ресурсов.
– Я не знаю, – растерянно ответила Марина. – Мне до сих пор кажется, что я просто в кошмарном сне и скоро проснусь, а наша дочка будет рядом.
– Поплачь малыш, тебе это нужно. А завтра мы пойдём на приём к Светлане Анатольевне, она нам расскажет, что делать и как действовать дальше. И мы решим, вытянем это или нет.
А пока мы плакали вместе, обнявшись, выплескивая все свое горе и надеясь, что сможем дать другому ребенку то, что не смогли подарить своему.
* * *
Марина взяла себя в руки. Светлана Анатольевна сразу сказала, что если будут хоть малейшие сомнения в психической стабильности, ребенка нам никто не даст. Нас записали на курсы приемных родителей, где все рассказывали и объясняли на пальцах. Параллельно мы записались в волонтеры и помогали детским домам. Мы ещё не знали, кого возьмём мальчика или девочку и скольки лет. Так что помогали и присматривались. Волонтерская работа забрасывала нас в разные места по нашему краю и области.
В одном из детских домов мы обратили внимание на девочку лет трех. Она в отличии от других детей не кричала, не бегала, а тихо сидела в уголке и рисовала.
– Болезненная она, – тихо шепнула нам, покачав головой, нянечка.
– А что с ней? – поинтересовалась Марина.
– Аутизм…
– Может, ей просто не хватает внимания? – спросил я.
– Не знаю, я обычный человек. И в заумные термины не лезу, сказали врачи, что у Марьи аутизм, я и верю, – махнула рукой она. А мы с Мариной переглянулись и поняли друг друга без слов.
Нашу будущую дочку будут звать Марья. Теперь осталось закончить курсы и подать все документы на опекунство.
* * *
Несколько недель прошли в напряженном режиме. Мы доучивались, параллельно собирали документы на опекунство, пытались наладить контакт с Марьей. Даже сразу подготавливали дом к приезду ребенка. За суетой страдать и рефлексировать было некогда.
Я думал, что мы вышли на новый этап, когда можем воспринимать все, что с нами произошло, но не зацикливаться на этом и жить дальше. На днях даже к Алине с Игнатом съездили и поздравили их с рождением ребёнка. Марина с радостью рассказывала друзьям о Марьке, и я думал, что она смирилась с нашей утратой. Даже Афанасия Никитична уехала домой, сказав, что скоро придется смотреть за правнучкой, а пока ей нужно дома все привести в порядок. Значит и она видела положительную динамику. Но видно Марина смогла нас всех обмануть, потому что сейчас она ворвалась домой с возбужденными глазами и криком.
– Я же говорила, что наша девочка жива! А никто мне не верил! – и радостно рассмеялась.
Марина
Меня накрыла истерика, я смотрела на Дениса и одновременно смеялась и плакала. Да, последние недели я запретила себе страдать, жила заботой о Марьке, но о дочери никогда не забывала. Я не могла поверить, что она умерла. Ведь я же слышала её крик, хотя врачи и пытались меня убедить, что это были галлюцинации, которые навеял усталый мозг после тяжёлых родов. Но не могла поверить. Я же не сумасшедшая! И я не чувствую, что она умерла. Каждую ночь она приходит ко мне и улыбается. Сучит ножками, агукает и тянет ко мне ручки. Я думала, что все-таки схожу с ума, но не могла ни с кем поделиться своей болью, так как тогда нам бы не разрешили опекунство над Марьей, а мы ей нужны. Девочке было тяжело жить в атмосфере детского дома. Ее бросили сразу после родов, и она никогда не ощущала настоящей любви.
Девочка закрылась в себе и не шла на контакт, но я верила, что дома ей станет лучше, и она превратится в обычного ребенка, веселого и радостного. Марьку мы должны были забрать уже через несколько дней, так что экстренно заканчивали все приготовления.
Сегодня, я поехала в “Детский мир”. Не знаю, что меня туда потянуло, какое-то шестое чувство, не иначе. И вот я бессознательно переходила от полки к полке рассматривая игрушки и вдруг нос к носу столкнулась с Людмилой Прокофьевной. Она была домоправительницей Арсения, всегда ко мне хорошо относилась, так что я ей была рада. Но женщина в раз побледнела, потом покрылась красными пятнами и попятилась от меня. Вот тогда-то и пронзила мысль, что во всем виноват Арсений!
Он со своими деньгами и связями вполне мог такое организовать. И то, что нам даже не показали и не отдали труп младенца о многом говорит. Женщина хотела сбежать, но я могу быть убедительной, когда надо. Так что через несколько минут мы уже сидели в небольшом кафе, ждали чай и беседовали.
– Только не говорите, что это я сказала! Он же меня убьет! – запричитала женщина, комкая в руках салфетку.
– Не буду, но вы должны мне все рассказать.
От неё то я и узнала, что хозяин недавно привез в дом ребенка – девочку, и наказал никому о ней не рассказывать.
– Любовь Прокофьевна! – сложила я руки в молитвенном жесте. – Помогите, мы должны быть уверены, что не ошибаемся, чтобы что-то предъявлять Арсению. Достаньте, пожалуйста, волос ребенка для ДНК. Мне-то ДНК тест был не нужен, я и так чувствовала, что это наш ребенок, но чтобы что-то предъявить Арсению, нужны более вещественные доказательства.
Женщина согласилась привезти вечером материал для анализа. Я одновременно была и возбуждена, и опустошена, когда рассказала все Денису, он только качал головой.
– Марин это больше похоже на какую-то мелодраму, а не на реальность. Может, все же
