умоляла помочь Лере получить образование, а мне просто ее стало жаль…
Он…
— Да ладно, все в порядке, — бурчу я, раздувая ноздри.
— Нет. Сейчас я понимаю, что должен был проявить большую настойчивость и не подпускать Валерию к нашей семье.
Он проводит рукой по лицу, и у меня снова и снова возникает ощущение, что я подвел отца, попав в скрытую ловушку.
— Все действительно в порядке, папа. Ты не сделал ничего плохого. Давай побыстрее доберемся до дома у меня есть кое-какие планы с Германом, я не хочу опаздывать.
Как мне удается выговорить все слова без рыка, я не знаю, просто чудо какое-то.
— Вот и отлично, тебе нужно погулять, развеется, а я поговорю с Аней и все улажу, — решительно отвечает отец, прибавляя скорость.
Дорога домой проходит быстро, и он, к счастью, не произносит ни слова. В моих венах бушует огонь, и я готов сжечь все к чертовой матери.
Когда мы подъезжаем к дому, я выбегаю из машины еще до того, как она полностью останавливается.
Я смотрю на дом с убийственной яростью и делаю шаг вперед.
Нет, — говорит мое подсознание. Если я войду в этот дом прямо сейчас, как бы я ни был зол, я сделаю что-то, о чем буду сожалеть, а когда я причиню боль этой лживой суке, последнее, что я хочу, это сожалеть об этом. Поэтому вместо этого я достаю ключи из кармана и иду к своей машине.
— Ты уверен, что с тобой все в порядке? — спрашивает отец, пока я топаю по дорожке, каждый шаг вибрирует в моих костях.
— Я в полном порядке. Поеду сразу к Герману, так что не ждите меня, я буду поздно, — бормочу я и падаю на водительское сиденье.
Я завожу машину и выезжаю с подъездной дорожки так медленно, как только могу. Выехав на улицу, я даю по газам, рев двигателя в сочетании с яростью в моих венах дает мне непередаваемый словами кайф.
Бесцельно разъезжая по городу, я пытаюсь решить, что, блядь, я собираюсь делать. Моя потребность причинить ей боль перевешивает все остальные мысли.
Лгунья. Чертова лгунья. От одной мысли о ней мне хочется разрушать.
Я так крепко сжимаю руль, что костяшки пальцев белеют. Как я могу причинить ей такую же боль, какую она причинила мне. Она использовала свое тело, свои «искренние» слезы и мои эмоции, чтобы выкрутиться и вновь вонзить нож предательства. Как будто первого раза было недостаточно, и она решила вогнать нож еще глубже, солгав еще раз.
Полагаю, я тоже могу использовать ее в своих интересах. Она хотела мой член, кончала на нем и шептала мое имя, как молитву. Я просто использую ее тело против нее, использую ее желание для себя. Она может быть врушкой, но эта тугая маленькая киска, сжимающаяся вокруг моего члена — это то, что невозможно подделать.
Нежная кожа. Голубые глаза. Розовые приоткрытые губы.
Это все, что я вижу, когда думаю о ней. Но какая же тварь…
— Трахни ее, трахни эту суку, — кричу я в воздух, ударяя кулаком по рулю.
По Божьей милости я целый и невредимый оказываюсь возле дома Германа. Это особняк, который очень похож на мой дом. Пять спален, десять ванных комнат и пятнадцать бассейнов, которые дают всем вокруг понять, что у нас больше денег, чем фантазии, куда их девать.
Припарковавшись возле ворот, я глушу двигатель и покидаю тесное пространство своего автомобиля. Мне нужна боксерская груша, бутылка виски и какая-нибудь телка.
Я не стучу, когда вхожу в дом, да и зачем, он же не стучит, когда приходит ко мне.
Как только я вхожу в огромное фойе, я слышу голоса. Они отскакивают от стен и разносятся по пустому дому. Они исходят из кабинета Виктора Павловича, отца Германа.
Не желая навязываться, я кручусь возле лестницы, засунув руки в карманы, ожидая появления своего друга.
— Я не понимаю, почему эта девушка должна оставаться с нами? У нее есть стипендия, почему она не может жить в общежитии? Я взрослый человек, а не нянька, она без всяких проблем может о себе позаботиться.
Она? Что, блядь, происходит? Я знаю, что не должен подслушивать, но я и не подслушиваю, вернее не совсем. Они оба говорят слишком громко, так что соседи могут услышать, если захотят.
— Я говорил тебе, у нее очень сильные переживания и к тому же я обещал ее родителям, что буду присматривать за ней. Леха — мой друг с тех пор, как я начал свой бизнес, он — это одна из причин, по которой у нас сейчас есть деньги, те самые деньги, на которые ты покупаешь себе бухло и фирменное шмотье. Я знаю его и его семью очень давно, и я делаю это, потому что так правильно. Теперь ты либо сделаешь, как я говорю, либо клади свою кридитную карточку на стол.
— Папа… — рычит в ответ Герман, и я практически вижу его лицо, как напрягаются сухожилия на его шее.
— Ксения — милая девушка, и ты сделаешь так, чтобы она чувствовала себя здесь желанной. Не нужно злить меня, сын. Просто делай то, что я говорю.
Последняя фраза Виктора Павловича звучит как точка, и я знаю, что, что бы отец ни поручил ему сделать, он это сделает. Герману может не нравиться то, что хочет от него отец, но ему просто необходимо, чтобы тот его принял, оценил, увидел в нем потенциал.
Проходят несколько секунд, и раздраженный Герман выходит из кабинета отца, его глаза опущены, разочарование — это все, что я вижу на его лице. Очевидно, что сегодня у нас обоих был не очень хороший день. Слушая перепалку Германа с отцом, я почти забыл о своих собственных проблемах. О неисправимой врушке в моем доме, о лжи, которую она изрыгнула сегодня утром.
— Что случилось? — спрашивает он, как только поднимает глаза и видит меня, стоящего напротив лестницы.
Кажется, что все вокруг меня исчезает. Все, что я вижу, все, что я чувствую, — это она, ее ложь, обхватывающая мое горло, затягивающая, перехватывающая дыхание.
Мышцы на моей челюсти напрягаются.
— Тебе конечно лучше не знать, но раз уж ты лучшая подруга этой сучки, я тебе расскажу. Короче говоря, сначала она притворно поревела, потом соблазнила меня, мы потрахались и она задвинула мне историю про то, как мой отец изменял моей маме с ее мамой.
Глаза Германа расширяются.
— Ээээ тише… Тише, — он делает
