мука. Но если думать о будущем… Мало ли? Может, найдётся какой-то выход? Никто ведь не знает, как сложится их дальнейшая жизнь.
Стужин не ответил, поцеловал её только жадно. И со вздохом отстранился. До дома оставалось каких-то четыреста метров. Он снова завёл мотор. Остаток пути они провели в молчании. В молчании же зашли в дом. Неожиданно это место вызвало интерес у Ксюши. Она ходила по комнатам, задрав голову к потолку, разглядывала населяющие опустевшие комнаты безделушки. Люстру под абажуром, шкатулочки, статуэтки... Особенно дорогие сердцу вещицы родители взяли с собой, и на их месте, наполняя сердце тоской, как будто зияли чёрные дыры, заметные, впрочем, одной Агате. Она шла за Ксюшей и, чтобы самой отвлечься, не особенно рассчитывая на реакцию, тихонько рассказывала той какие-то смешные истории из своего детства.
— Я тебя тоже люблю. И именно поэтому никуда не поеду! Или с тобой — или никак, — сказал Илья, наверное, спустя минут сорок, подойдя к Агате со спины и обняв за плечи. Согретая его теплом, его бараньим упрямством, она откинулась затылком на его грудь. Её мать всегда говорила, что мужчина — голова, а женщина — шея. А значит, как бы не противился Стужин, всё равно будет по её. Оставалось только найти в себе силы его отпустить… Так будет правильно. У неё было время об этом подумать.
— Ой, смотри, Ксюшка уснула.
— Вот и хорошо. Не будет мешать.
— Эй… Ты чего? — спросила, поворачиваясь в руках. И ведь не то чтобы не поняла, на что он намекает. Просто испугалась клокочущих внутри чувств.
— Где мы можем приземлиться?
— В моей комнате…
— Там? — вопросы чередовались с поцелуями.
— Угу…
Они слишком долго не были вместе. Слишком… Раздеваться начали ещё в коридоре, но руки до того дрожали, что ни черта у них не выходило. Непослушные пальцы путались в пуговичках, соскальзывали с язычка на молнии, ни в какую не могли справиться с крючками... Стужин чертыхался и целовал, целовал и снова чертыхался. В конце концов, лифчик Агаты был спущен под грудь, а трусики рывком отодвинуты в сторону. Сейчас это была не любовь вовсе — потребность. Чувствовать. Обладать. Забывая, где он, где она. Стирая границы. Ширинка его так и не снятых до конца брюк царапала Агате бедро, пружины её старой, ещё детской кровати отчаянно стонали, спинка билась в стену, как какой-то спятивший дятел, но ничего… Ничего в целом мире не могло для них испортить этот момент.
— Господи, детка, давай, я уже не могу…
И Агата тут же зашлась в экстазе, будто только этой отмашки и ждала. Вскрикнула, сжалась вокруг пустоты — Стужин выскользнул в последний момент, и теперь он прижимался мокрым от покрывшей его испарины лбом к её и выплёскивался, конвульсивно дергаясь, на живот. Упаковка презервативов так и осталась нераспечатанной. Да и поздно уже было их доставать. Что-то ей подсказывало — поздно.
— Они, напротив, хотят узнать тебя получше. И вообще мечтают о внуках.
— Это они зря. Сейчас плодятся только идиоты.
«Идиоты… Идиоты…», — звучало в ушах. Агата сидела за столом. На столе лежал положительный тест на беременность. Была ли она идиоткой? Наверное. В конце концов, у неё и мысли не возникло о том, чтобы прервать беременность. Её голова была вообще абсолютно пустой. И звуки, что доносились до Агаты со всех сторон, прокатывались в этой пустоте эхом. Ко всем страхам и тревогам, что наполняли её душу, добавился новый, ещё не познанный до конца страх — страх за своего ребёнка. Агата почувствовала, что захлестываемая волной очередной панической атаки, она начинает задыхаться.
— Агаточка, нам, наконец, ответили представители галереи. Они согласились предоставить выставочный зал под работы ребят! Ну, ещё бы они не согласились. С выставками-то к нам никто в ближайшем будущем не приедет… — тараторила Людмила Львовна, разгоняя пустоту своей кипучей энергией и энтузиазмом. Агате понадобилось приложить некоторые усилия, чтобы её голос звучал спокойно.
— Отлично. Теперь неплохо бы назначить встречу с Мериновой и всё в деталях обговорить… — запнулась, увидев, куда, не скрывая любопытства, смотрит помощница, и медленно накрыла злосчастную коробочку теста на беременность стопкой документов. Впрочем, уже было поздно.
— Агаточка… Агаточка, да? Тебя можно поздравить? Ты уж прости, что лезу… Но ты же мне как родная!
Агата резко кивнула. Она ещё не готова была это обсуждать. И поздравления принимать — тоже.
— Счастье-то какое! — умилялась Людмила Львовна. — Закон сохранения энергии в действии.
— Это вы о чём?
— Как же? Лизуша, твоя бабушка, от нас ушла, и вот теперь придёт кто-то вместо. Надо полагать, что счастливый отец — тот Аполлон, о котором все наши судачат?
Агата дёрнулась.
— Да. Только, Люсенька Львовна, я вас очень прошу, никому ни слова, ладно? Я пока не готова об этом рассказывать. Ни Аполлону, — улыбнулась, — ни тем более кому-то другому.
— И родители не знают? — удивлённо распахнула та глаза.
— С них пока хватит тревог. Я скажу, но чуть позже. Мне бы самой хоть к этой мысли привыкнуть.
А ещё бы понять, что делать дальше! Потому что пока… пока она вообще ничего не понимала. Только то, что если Стужин узнает о ребёнке — никогда её не оставит. А значит, не нужно, чтобы он знал. Не нужно! По крайней мере, в ближайшее время. А к родам что-то да прояснится. Будет ему сюрприз.
Агата встала. Подошла к окну, сжала в кулаках рукава бабулиной кофты. Третий месяц весны, считай, а холод просто собачий.
А что, если он не хочет ребенка?
Вот правда — беда не приходит одна. Если уж прижимает, то сразу со всех сторон. Так, что ни головы не поднять, ни вздохнуть. Одна проблема за другой наваливаются безобразной кучей, и вишенкой на ней — вина за то, что ноешь, ропщешь… Что есть твои проблемы, когда всего в нескольких сотнях километров миллионам людей намного, намного хуже.
Ребёнок. У них с Илюшкой будет ребёнок… Агата зажмурилась, чувствуя, как эти слова прокатываются внутри: от головы к горлу — спазмом, от горла к сердцу сладкой тягучей нежностью, от сердца — ужасом в пятки.
Кто бы мог подумать? Что ж, по крайней мере, теперь объяснима
