- Добрый вечер, - говорит, глядя на меня. Но тут же переводит взгляд на моего спутника, протягивает ему руку.
- Федор Михайлович, - отзывается Одаевский, пожимая протянутую руку, - какая приятная встреча.
Калинин не смотрит на меня, но его присутствие обжигает. И ощущение, что я должна ему ответ, взамен на правду, которую он долго хранил в секрете и поведал мне недавно, давит на меня со страшной силой. Хочется бежать от его присутствия, или крикнуть ему, чтобы отвалил и не мешал. Но язык прилип к небу, я, будто, онемела. Тупо пялюсь на этого властного мужчину, который оказался моим отцом.
- Интересные полотна, - говорит Калинин, делая жест в сторону самой большой картины в огромной раме. – Я думаю приобрести себе вот эту.
Поворачиваю голову, разглядываю картину, которую хочет купить мужчина. Странная история. Грубые мазки с преобладанием бирюзовых оттенков должны символизировать морскую пучину. Только, у меня туго с фантазией, без таблички с надписью не сообразила бы.
- Хороший выбор, - кивает Одаевский. – Сложное решение, конструктивизм в нетрадиционном исполнении. Я бы не отказался иметь такую у себя дома.
О, Боги! Он еще и в живописи разбирается?! И как в одном человеке может умещаться столько разноплановых навыков?! Даже странно, что ему хочется проводить со мною время. Рядом с этим мужчиной я – просто неуч. А, с учетом того, что Одаевский не собирается поощрять мое желание учиться, так неучем и помру.
- Вы правы, - мигом соглашается Калинин. – А что вы думаете насчет этой? – и мужчина кивает на картину, висящую на противоположной стене.
- Неплохо, но чего-то не хватает. Пожалуй, воздуха, - почти не раздумывая, говорит Одаевский.
- Но это допустимо для данного стиля, - тут же вторит ему Калинин.
Надо же, и Калинин, как выяснилось, совсем не так непроницаем, как кажется. В живописи разбирается, ага. Пожалуй, краснеть тут придется одной мне. Или молиться, чтобы мне не задавали вопросов. Да, точно! Улыбаться и молчать.
Мужчины еще какое-то время говорят о живописи, свободно оперируя терминами, значения которых я не понимаю. Я же молча жду окончания этого странного разговора. Вернее, со стороны все это выглядит обыденно и вполне логично. А вот у меня ощущение, что кто-то поджаривает мне пятки на раскаленных углях. И, только, когда Калинин отошел, заметно полегчало.
- Не утомили мы тебя своими обсуждениями? – спрашивает Одаевский, снова наклоняясь к моему уху и обдавая горячим дыханием щеку.
Утомили? Ну что ты! Ходить по лезвию ножа – мое хобби. Люблю и практикую!
- Нет, все хорошо, - отвечаю мужчине, стараясь, чтобы голос не выдал моего волнения. А, тем временем, сердце заходится в груди, ведь я все еще ощущаю на себе взгляд Калинина. Меня так и подмывает обернуться и посмотреть, из-за каких кустов за мной подглядывает этот несносный человек. Но я не могу себе позволить этого безрассудного любопытства. Поэтому мило улыбаюсь мужчине и делаю вид, что ничего не произошло.
Вечер продолжается. К нам подходят разные люди, Одаевского многие знают, мне вежливо кивают. А я все-таки замечаю Калинина, который наблюдает за нами. Как кот за мышью. Выслеживает, заманивает. И, в конце концов, меня это все начинает бесить. А больше всего я злюсь на себя. За то, что побаиваюсь разговора с ним, оттягиваю его, как могу. Но, рано или поздно, этот разговор, все равно, состоится. Нам нужно объясниться. Так почему не сейчас? Пошлю его к черту, и все это, наконец, закончится!
- Я отойду на пять минут, - шепчу Одаевскому на ухо. И тот, хоть и неохотно, но отпускает.
Повернувшись и смело встретившись взглядом с Калининым, я иду в его сторону. Но сворачиваю в сторону дамской комнаты. Я знаю, что Одаевский проследит мой путь настолько, насколько сможет. И знаю, что Калинин появится совсем скоро.
Так и случилось.
Едва я вошла в комнату, Калинин заходит следом и закрывает двери.
Он настроен решительно, это читается во всем его облике и во взгляде. Но и я, не менее решительно, настроена доходчиво послать его к черту и даже кратко объяснить путь в ад.
Глава 42
- Ты получила доказательства, - констатирует Калинин.
В его лице ни тени сомнения. Ни тени никакой эмоции. Не человек, а глыба льда.
- Тест ДНК ничего не меняет, - говорю, глядя ему в глаза. – У меня есть отец… был отец, который дал мне все, что мог дать. А вы тут не при чем.
Калинин никак не изменился в лице. На мгновение мне показалось, что именно такого ответа он от меня ожидал. Но сказать что-то уверенно в отношении этого непробиваемого человека я не могу.
- Ты наивна, Вероника, - говорит Калинин, - не хочешь использовать возможность, которая сама плывет в руки из-за нелепых убеждений.
Внутри все ухнуло вниз. Ощущение такое, словно мне ушат холодной воды на голову вылили.
- Нелепых убеждений? – повторяю за ним, как полоумная.
О чем мне говорить с этим человеком? Если мою любовь к отцу он только что назвал нелепым убеждением?!
- Для вас нет ничего святого? – вырвалось прежде, чем я успела обдумать слова и сочинить подходящий ответ.
- Все, что я считал по-настоящему ценным, было у меня отобрано. Осталась только ты.
Калинин подошел ближе. Теперь его аура давит на меня, будто, стараясь придавить к полу и раздавить, как блоху. Именно такое ощущение возникло у меня при первой встрече с Одаевским. Но потом наши отношения изменились, и я привыкла к мужчине настолько, что сила и власть, исходящие от него, кажутся привычными и, даже, родными.
Только это не Одаевский. И нужно ему от меня… Кстати, а что ему нужно?
- Чего вы от меня хотите? – спрашиваю с вызовом. – Если ждете, что я прыгну вам на шею с радостным криком «папа!», то не дождетесь.
Калинин чуть заметно улыбнулся. Уголки его губ на пару секунд приподнялись и тут же вернулись на место.
- Я жду от тебя рассудительности, Вероника, - говорит мужчина, - не можешь же ты не понимать, что помочь тебе могу только я.
- Разве я просила о помощи?
Калинин снова улыбнулся. И в этот раз в его взгляде блеснула гордость.
- Ты точно, как я, в молодости, - говорит он. – И я был таким гордым и независимым. И готов был разорвать любого, кто в этом усомнится. Но ты не сможешь уйти от Одаевского без посторонней помощи.
Ауч. Больной мозоль. Даже рана, которая постоянно кровоточит. Что он может знать о наших отношениях с Одаевским? Откуда мог узнать о моем желании уйти? Неужели, я когда-то произносила это вслух и нас подслушали? Черт, я даже не могу вспомнить, в какой момент это произошло.
- И зачем мне от него уходить? Он меня не обижает.
Калинин сделал еще шаг в мою сторону. Теперь мужчина будто нависает надо мной. И ощущение собственной уязвимости и зависимости стало почти осязаемым.
- А что дальше, Вероника? – задает он мне вопрос, который я каждый день задаю сама себе. – Что будет, когда ты ему надоешь? Одаевский никогда не отличался постоянством. О его многочисленных романах ходят легенды. Не думай, что ты для него единственная, это не так. Ты одна из многих. Думаешь, потом, когда ты станешь ему не интересна, он все так же не станет обижать?
Больно. Ощущение такое, словно, мне кол в сердце воткнули и провернули несколько раз. И возразить тут нечего.
Я же не слепая, вижу, как женщины смотрят на Одаевского. Как на лакомый кусок. И нужно быть полной дурой, чтобы не понимать, что Шакал во мне больше не нуждается. Его план по отъему активов Аралова воплощен, и теперь мужчина может захотеть от меня избавиться в любой момент.
- Что вы предлагаете? – спрашиваю Калинина. – Вы же не просто так затеяли это невероятное разоблачение своего отцовства именно сейчас. Что вам от меня нужно?
- Мне нужна ты, Вероника, - отвечает Калинин. – Ты – мой единственный ребенок.
- Только я вас своим отцом не считаю! – бросаю ему с вызовом.
Калинин покачал головой, не разрывая зрительного контакта.
