с того дня.
— Ты открыла ее, — я машу рамкой в воздухе перед ее лицом. — Ты открывала ее? Ты, бл*ть, прочитала записку, София?
Она прослеживает взглядом траекторию движения фотографии.
— Я увидела, что там что-то торчит. Я хотела посмотреть, что это было.
— Ты не имела права, — мое сердце бешено колотится, перед глазами все расплывается. Никто на этой земле не знает, что у меня есть эта записка. Они не могут знать. — О чем, черт побери, ты думала, прикасаясь к чему-то настолько личному?
Ее нижняя губа дрожит, но она захватывает ее, прикусив верхними зубами.
— Мне было любопытно. Это единственная фотография, на которой не изображена твоя семья.
Она права. У меня нет десятков фотографий с друзьями. Также нет ни одной фотографии с моих автограф-сессий к моим книгам. Я люблю простые вещи и для меня это включает в себя напоминания о людях, которые значат для меня больше всего: моих братьях и сестре, моей матери и Бриелле.
— Ты не подумала спросить? — я прижимаю рамку к груди. — Почему ты просто не спросила меня, кто она такая? Зачем трогать вещи, которые тебе не принадлежат?
Она сдвигается, еще немного отодвигаясь в сторону.
— Думаю, мне пора идти.
Я тянусь вперед, чтобы схватить ее за руку и удержать на месте, но она отходит.
— Ты не уйдешь. Ты должна ответить на мой вопрос.
— Я не думала, что ты скажешь мне правду.
— Я не лжец.
— Я этого и не говорила, — она наклоняет голову и изучает мое лицо. — Я спросила тебя ранее, любишь ли ты ее по-прежнему, и ты не ответил. Ты не лжец, Николас. Ты просто уходишь от ответа.
Это не что иное, как тактика затягивания времени. Она хочет убраться отсюда, не сказав мне, какого черта она решила, что может разобрать эту рамку на части.
— Зачем ты прочитала записку? Ответь мне, София.
Одинокая слезинка скатывается по ее щеке.
— Я не хочу, чтобы ты разбил мне сердце.
Черт. Эта красивая женщина.
Бросив рамку на стул, я притягиваю Софию к своей груди. Поглаживаю ее затылок и покрываю поцелуями щеки.
— Я не собираюсь разбивать тебе сердце. Я хочу быть в нем, София. Хочу быть в твоем сердце, и я хочу, чтобы ты была в моем.
— А что насчет нее? — я смотрю, как София поднимает указательный палец, указывая на рамку. — Что насчет Бриеллы?
Я закрываю глаза и проглатываю нахлынувшие на меня эмоции.
— Бриелла мертва, София. Ее отец убил ее.
София
Смерть — не то, с чем я имела большой опыт. У меня до сих пор живы все до единого бабушки и дедушки, я никогда не теряла друзей, а из-за сильной аллергии моей мамы на шерсть домашних животных у нас никогда не было собаки или кошки, когда я росла.
Для меня смерть ограничивается часом просмотра телепередач, которые я смотрю с Кейденс каждую неделю, где кого-то убивают, а наш любимый дуэт полицейских детективов раскрывает дело, оставляя время для того, чтобы обвинение представило свои доводы и добилось обвинительного приговора.
Подняв взгляд, я смотрю в лицо мужчине, в которого, как понимаю, влюбляюсь. Я знала это еще до того, как разобрала рамку и увидела любовную записку, написанную ему другой женщиной. Я поняла это ранее сегодня вечером, когда мы вместе ужинали и смеялись над тем, как было бы здорово, если бы я запустила следующий модный тренд.
— Я больше не говорю о ней, — Николас обхватывают ладонями мои щеки, продолжив тихо говорить. — Она умерла, когда я учился в колледже. Прошло много времени.
«Много времени» является субъективным, когда речь идет о сердце. Он не мог сказать мне, любит ли он ее по-прежнему, потому что какая-то его часть любит. Я вижу это по лицу мужчины, но вижу там и кое-что еще, и все это направлено на меня.
— Ее убил родной отец? — я спрашиваю, потому что все еще пытаюсь это осмыслить. Мой папа заботится обо мне. Возможно, ему не нравится тот факт, что я живу одна в Нью-Йорке, но уверена, что он сделает все, что в его силах, чтобы защитить меня.
Он ласкает мои плечи через пальто.
— Он расстрелял всю семью Бриеллы. В живых остался только один человек. Ее сестра выкарабкалась.
— Он в тюрьме? Его посадили?
Глубоко вздохнув, он опускает взгляд на рамку, прежде чем ответить.
— Этот ублюдок последним застрелил себя. К счастью, он не выжил.
Это трагедия эпических масштабов. Я хочу больше подробностей. Хочу понять, как он узнал и почему записка, которую написала ему Бриелла, покрыта брызгами чего-то похожего на кровь. Однако я прикусываю язык, потому что сейчас не время спрашивать о деталях, которые больше не имеют значения. Он потерял кого-то, кого любил, ужасно жестоким образом.
— Мы можем вернуться в постель, Николас? Я просто хочу обниматься, пока мне не придется уйти.
Он медленно кивает.
— Я хочу этого. Я хочу тебя, София.
* * *
— Ты говоришь о семье Вандервелль, Соф, — Кейденс намазывает маслом ломтик тоста. — Я помню, когда это случилось. Это было за пару недель до Рождества. Весь Северо-восток был в трауре по этому поводу.
Я не могла знать. Восемь лет назад, когда это случилось, я жила во Флориде. И на новости не обращала никакого внимания. Я знаю не так уж много шестнадцатилетних ребят, которые это делают. Очевидно, Кейденс — одна из них.
— В нашей школе был сбор средств, — она прожевывает маленький кусочек своего омлета. — Одна из дочерей выжила, и женщина, жившая рядом с семьей, организовала сбор средств для оплаты ее больничных счетов и на восстановление. Мы продавали булавки в форме маленьких сердечек. И собрали для нее много денег.
Иногда жизненные пути пересекаются самым неожиданным образом.
— Я не могу себе представить, через что прошла эта девушка.
— Я познакомилась с ней в прошлом году, — подруга делает глоток из стакана с молоком, который заказала. — Она приехала в «Нову» со своим мужем. Я узнала ее по фотографиям в газете, а потом, когда девушка представилась, удостоверилась, что это она. Ее зовут Лили Паркер.
— Лили Паркер? — спрашиваю я, попробовав омлет, который заказала.
Я написала Кейденс, чтобы она встретилась со мной здесь во время перерыва на обед. Поцеловав Николаса на прощание, запрыгнула в такси и сразу же отправилась на работу. Я переоделась в платье, которое храню в офисе, в своем шкафчике, и, быстро причесавшись, сидела за своим столом, готовая приступить к работе, когда в семь
