столбу и прислонилась к дереву.
Вечернее солнце садилось, и из-за высоких деревьев, окружавших нас, свет быстро угасал. Я позволила своим глазам закрыться, прислушиваясь к звукам леса и тяжёлому дыханию Кейна. Если он заснёт здесь, мне будет трудно затащить его внутрь. Но я разберусь с этим после пяти минут тишины.
— Это было три года назад.
Мои глаза распахнулись.
— Что было три года назад?
— Они предали меня.
Кто? И в чём заключалось их предательство? Я так сильно хотела спросить, но Кейн был пьян. Было бы неправильно выпытывать информацию в его пьяном угаре.
— Она умерла в выходные в День Поминовения.
Я поморщилась. Его тон омрачала не просто боль. Это была скорбь. У меня разрывалось сердце, когда я видела, как он с таким трудом скрывал боль, теперь выставленную напоказ. Я не знала, кто она такая, но могла рискнуть предположить. Кейн потерял кого-то, кого любил, и эта потеря создала оболочку мужчины рядом со мной.
— Мне жаль.
— Я ничего не чувствую. — Он глубоко вздохнул, затем пошевелился. Он откинулся на доски крыльца и в то же время повернулся так, что его голова оказалась у меня на коленях.
Моё тело замерло, ожидая его дальнейших действий. Но он вздохнул и расслабился, чувствуя тяжесть своей шеи и головы на моих бёдрах. По собственной воле мои пальцы зарылись в его шелковистые тёмные волосы.
— Я ничего не чувствую. — Глаза Кейна встретились с моими. — Но я могу чувствовать тебя.
— Я тоже тебя чувствую, — прошептала я.
Он отвернулся, уставившись вдаль, на деревья.
— Я не хочу чувствовать.
Мои пальцы перестали перебирать его волосы. Его тон был резким, но он никак не задевал. Эта резкость была порождена страхом.
Всё было бы проще, если бы мы могли отключить эти чувства, как бензопилу. Но они были с нами, кружа вокруг нас в вечернем воздухе. Больше сказать было нечего, поэтому я продолжила играть с его волосами и смотреть, как меркнет солнечный свет.
Пока Кейн и его разбитое сердце не уснули у меня на коленях.
Кейн
Мне снился самый лучший сон о том, как я ем домашние булочки с корицей, когда кто-то разбудил меня, постучав во входную дверь. Я зажмурил глаза, желая, чтобы этот человек исчез, но шум становился только громче.
И причинял всё больше боли.
Я резко проснулся и застонал.
У двери никого не было. Стук был в моей голове.
— О, чёрт. — Я зарылся лицом в подушку.
Похмелье было нечто невыносимым. В молодые годы я довольно часто тусовался, наслаждаясь поздними вечерами с парнями, выпивая и подцепляя женщин. После тяжёлой ночной попойки я обычно мог проснуться на следующее утро, выпить немного воды, проглотить несколько обезболивающих таблеток и быть в полном порядке.
Но в тридцать три года моё тело восстанавливалось не так быстро. В последний раз, когда я был пьян, мигрень мучила меня несколько дней.
Мой желудок скрутило, когда я сел и сделал глубокий вдох. На мне всё ещё была вчерашняя одежда, но, по крайней мере, я разулся.
Я оглядел комнату в поисках воды, но всем, что я нашёл, были три пустых стакана на тумбочке. Что-то умерло у меня во рту, и моё горло отчаянно нуждалось в жидкости. Когда я встал, на меня налетела волна головокружения, но я сумел, спотыкаясь, добраться до двери спальни.
Я рывком открыл её, и меня сразу же обдало запахом, от которого моя задница чуть не упала на пол.
Булочки с корицей.
Мама обычно пекла нам булочки с корицей по выходным, когда ей не приходилось идти на работу. Я не ел их больше трёх лет. И поскольку мама не знает, где я живу, мог быть только один человек, который принёс этот запах в мой дом. Пайпер.
Я прошаркал по коридору на кухню. Под запахом корицы, сахара и дрожжей я уловил лёгкую нотку отбеливателя, когда проходил мимо ванной. Я проигнорировал его. Первым делом в моём списке было выпить пару литров воды. После этого я узнаю, что Пайпер делает на моей кухне.
Учитывая мою помятую одежду, я сомневался, что у нас был секс. Хотя это не было невозможным. Мой мозг всё ещё был слишком затуманен, чтобы вспомнить всё, что произошло прошлой ночью.
Свет в кухне и гостиной был способен ослепить. Я застонал, когда вошёл в главную комнату, сделав перерыв, опираясь на холодильник, чтобы не потерять сознание от боли в висках.
— Доброе утро. — Пайпер стояла, прислонившись к стойке, с телефоном в одной руке и чашкой дымящегося кофе в другой.
— Есть ещё кофе? — мой голос был хриплым, и от его использования у меня ещё сильнее заболела голова.
Она кивнула, отставляя свою кружку в сторону, чтобы достать ещё одну для меня и наполнить её из кофейника, стоящего в углу.
Я оттолкнулся от холодильника и, спотыкаясь, направился к обеденному столу. Я рухнул в кресло, слегка покачивая ногами. Пайпер принесла мне кофе и села напротив меня.
Я буркнул в знак благодарности, прежде чем сделать первый глоток. Кофе обжёг мне язык, поэтому я отставил его, давая ему немного остыть. Затем, упершись локтями в стол, я подпёр ноющую голову руками.
— Ты будешь жить? — спросила Пайпер.
— Может быть, — пробормотал я, закрывая глаза. — Мне просто нужно несколько минут.
Я держал глаза закрытыми, когда она встала и прошлась по комнате. Безошибочный звон пузырька с таблетками наполнил кухню, и в этот момент я был готов жениться на ней.
Она принесла мне несколько обезболивающих таблеток и высокий стакан воды, поставила их на стол, и вернулась на своё место, напротив меня.
Я заставил себя открыть глаза, закинул таблетки в рот и запил водой. Я всё ещё чувствовал себя дерьмово.
— Спасибо.
— Не за что.
Я вернулся к своему кофе, откинулся на спинку стула и медленно потягивал его. Когда чашка опустела, Пайпер встала и наполнила её, как и стакан с водой. К тому времени, как я закончил заправку, я снова был почти человеком.
— Спасибо за кофе. И воду.
Она пожала плечами.
— Технически, это были твои кофе и вода.
— Я всё ещё благодарен. — Мои глаза блуждали по кухне. — Ты убралась?
— Совсем немного, — сказала она в свою чашку.
Это было больше, чем немного. Вся посуда, которая копилась в течение двух недель, была помыта и убрана. Столешницы блестели, а запах из мусорного бака — тот самый, который выгонял меня из дома в мастерскую в течение бесчисленного количества дней, — исчез.
