Мы закончили играть, Исабель вернулась на диван и приняла позу Махи, указывая мне на пол. Я посмотрел под ноги, полагая, что она что-то обронила. Она повторила свой жест, но уже настойчивее, пока я не понял и не опустился на колено перед ней. Протянув левую руку к ее груди, помедлил, пока она, выгнув спину, не придвинулась ко мне, приглашая провести пальцем по просторному вырезу платья.
— Они грубые, — сказала она, закрыв глаза.
Я ответил недоуменным ворчанием.
— Твои пальцы.
— Да, мозоли, — пробормотал я, пытаясь дышать спокойно. — От прикосновения к струнам.
Она рассмеялась, уловив в моем голосе животное нетерпение. Это на мгновение привело меня в чувство. Она же не унималась, подняла блестящее белое платье выше колен, и я придвинулся ближе.
— И это ты считаешь компенсацией потерянного времени? — спросила она.
— И это ты называешь частными уроками? — ответил я, пытаясь повторить ее уверенные интонации.
Я был благодарен за все, что она знала, и за все, что она позволяла. Мы молчали несколько минут, пока ее дыхание не стало таким же прерывистым, как мое.
— Другой рукой, — простонала она.
— Что? — не понял я, потянувшись к ее рукам.
— Да не моей. Твоей, — сказала она нетерпеливо. — Своей правой рукой.
Она тяжело дышала, изгибалась, а я, повинуясь ее пальцам, направлявшим мои, осмелился под слоями шелка и хлопковой ткани дотянуться до мест, о существовании которых прежде даже не смел думать.
Она, не переставая стонать, подсказывала мне, что делать, но я ничего не соображал, не хотел соображать, пока в какой-то момент, переходя на музыкальный итальянский, она просто не прокричала фразу, которую я не мог не понять: «Adagio!» То есть медленно.
Наконец она задрожала и стиснула крепко колени, сжав на секунду мою руку. Я подумал, что сделал ей больно или вообще что-то не то, но мечтательное выражение ее глаз вселило в меня уверенность. Она потащила меня на диван, и тут я оказался на ней.
Все было окончено, толком не успев начаться. Мое удовольствие длилось всего несколько секунд, пока его не смыло потоком смущения. Я начал соскальзывать с нее, застегивая брюки, но она притянула меня обратно.
— Как и во всем, в этом деле важна практика, — сказала она.
— Но это должно продолжаться дольше.
— Стремительность хороша однажды, но сейчас время для более медленной части. Как в сонате.
— Так это часть наших музыкальных занятий?
— А что говорил мой отец?
— О, пожалуйста, не говори о своем отце, — простонал я и попытался прикрыть ее обнаженную грудь, которая и в самом деле походила на грудь герцогини Альбы, разве что была мягче. Исабель решительно пресекла мои попытки одеть ее.
— Не просто сотрудничество, а два голоса, сливающиеся в один. Вот что он говорил. Именно этому я намерена научить тебя.
На этот раз рассмеялся я, но ее лицо оставалось серьезным.
— Если ты не будешь знать, когда подождать, а когда поторопиться, как другому доставить удовольствие, ты не станешь ни хорошим любовником, ни хорошим музыкантом.
— Так ты заботишься обо мне, Исабель?
Она закатила глаза:
— Разве этим я не помогаю тебе?
Не важно, что я пытался проявить чувство любви, она оставалась обезоруживающе беспечной. В конце концов я просто сказал:
— Можем мы снова исполнить крещендо, но более медленно на этот раз? — Это были именно те слова, которые вызвали у нее улыбку и заставили ее раздвинуть ноги.
— Я что-то не слышал музыки, доносящейся из салона, — сказал граф Гусман на следующий день за обедом. — Моя дочь никак не прекратит торговаться?
Я с трудом проглотил кусок и сказал:
— Уже не торгуется.
В этот момент Исабель громко произнесла:
— Побольше, пожалуйста, — и жестом попросила мать передать ей блюдо с рисом.
— У тебя появился аппетит, — тепло сказала графиня.
— Правда? — спросила Исабель, зачерпывая большую ложку риса и выкладывая его себе на тарелку.
В полдень мы уже оба были на диване: одежда Исабель в совершеннейшем беспорядке, моя же, за исключением черных носков, валялась где-то в ногах, — как вдруг высокие двери салона отворились. Мы мгновенно выпрямились, и Исабель прокричала:
— Мы просто болтаем на диване, папа, но готовы играть.
Он медленно развернулся в нашу сторону — никаких признаков подозрения в его окруженных тенями глазах.
— Ты нарушаешь свое обещание, — проворчала Исабель. — Но ты можешь остаться, если хочешь послушать.
Она устремилась через комнату к фортепиано, уступив на диване место отцу. Я все еще ощущал ее запах, поток сложных женских ароматов, который, я надеялся, не достигнет его ноздрей. Я потянулся за своими штанами, но понял, что наделаю много ненужного шума, если позволю себе надеть их. Я поднял глаза, Исабель смотрела на меня и жестами показывала, что я должен занять свое место.
Граф — своего рода третья вершина нашего музыкального треугольника — не стал садиться на диван и расположился в нескольких шагах от нас, заложив руки за спину. По мере исполнения первой части нашей концертной пьесы я начал успокаиваться и все не переставал удивляться тому, как это мне удалось выпутаться из поистине непростой ситуации. Краешком глаза я наблюдал за графом, тот сначала склонил голову, потом поднял палец, опустил его, поднял снова и сказал:
— Хорошая работа. Отлично. Но я слышу какое-то жужжание, там, возле виолончели.
Мы перестали играть.
— Нет-нет, — сказал граф, — продолжайте. Только не останавливайтесь.
Теперь уже и я слышал расплывчатый, вибрирующий звук.
Граф приблизился к нам на шаг.
— Это, должно быть, пуговица, — проговорил он, а я продолжал играть. Не было ничего необычного в том, что пуговица пиджака или рубашки касалась дерева задней стенки виолончели.
Граф в нетерпении подошел еще ближе:
— Фелю, поправь одежду.
С меня катил пот. Поправлять было нечего. На мне вообще не было ни рубашки, ни штанов. И даже белья.
— Мы пропустим повтор, — сказала Исабель, когда мы приблизились к финалу пьесы.
— Нет, — решительно произнес граф тоном приказа, его сильно раздражал посторонний звук. Возможно, его слух был острее, чем у нас. А может, его отцовский инстинкт обнаружил что-то неладное.
Он уже стоял у меня за спиной, немного склонившийся, готовый приблизить глаза к тому месту, где у меня должна была быть рубашка, локоть моей правой руки, управлявшей смычком, мог задеть его.
— Мы уже почти закончили, — сказала Исабель, оглядываясь через плечо и пропуская повтор.
