Тетя Маня ничего не обещала, но регулярно поила меня какими-то травками. От них не было особенного толка, но мама успокоилась, решив, что сделала все, что могла. К тому же, сестра подрастала, требовала все больше внимания… И не была немой дурочкой.
Потому со мной перестали возиться, пустив ситуацию на самотек. Я доучивалась в городе, каждое лето неизменно приезжая в деревню.
Мне было там легче и спокойней, чем дома.
Почему-то я все время чувствовала себя виноватой перед мамой, что не могу никак заговорить и создала столько проблем. Мама не попрекала, но… Это как-то чувствовалось. Тяготило. И я всех тяготила дома. Маму, отчима, а затем и сестру.
А бабушке было все равно, говорю я или нет, она меня всякой любила.
Вот так и получилось, что с тринадцати лет голос я свой не слышала.
И потому то, что сейчас получается застонать, для меня — потрясение!
Даже большее, чем то, что делает со мной Большой Босс.
Я настолько в шоке от происходящего, что даже не сопротивляюсь, хотя вот только недавно бурно, насколько это возможно в моем случае, конечно, протестовала против… интима.
А то, что сейчас будет интим — очевидно.
Не зря же с меня брюки слетели с такой скоростью, что даже отследить их путь не успела.
Я чувствую, как горячие ладони раздвигают голые ноги, непроизвольно выгибаюсь и… поглощенная невероятным событием, пробую опять подать голос.
Но безуспешно! Безуспешно!
Неужели, это было разово? Неужели, это просто от переизбытка эмоций?
Конечно, врачи все, как один говорили, что такое возможно. Что я вполне способна заговорить в какой-то напряженный эмоциональный момент… Но… разве сейчас — самый напряженный?
Разве не тот, когда Большой Босс меня первый раз взял?
Если уж тогда я не заговорила, то сейчас…
Ах, черт!
Темирхан отслеживает мои эмоции и, клянусь, прекрасно их понимает, потому что пальцы его касаются промежности в самый нужный момент!
Как раз, когда я уже готова зарыдать от отчаяния.
И рыдание мое, неудавшееся, тут же переходит в стон.
Громкий такой! Который ни с чем не перепутаешь! И случайным его не назовешь.
— Ух ты… Да ты — громкая девочка, да, русалка? — хрипит Биг Босс и еще разочек проводит большим жестким пальцем прямо там, внизу. Да так правильно, черт, так нужно, что я выгибаюсь и шире раздвигаю ноги, подаваясь к нему. Сама! Бесстыдно! Словно… Словно кошка, которая требует кота.
Ужас, сладкий и порочный, охватывает все тело, и теперь мне откровенно плевать на то, что уже умею издавать звуки.
Я не делаю это специально, для того, чтоб проверить, не померещилось ли.
Я вообще себя не контролирую.
Особенно, когда палец, так правильно, так жестко двигающийся вверх и вниз, задевающий с каждым разом что-то очень чувствительное, какой-то очень острый участок тела, заменяют губы.
Горячие! Очень горячие! И настолько неожиданные, что я не просто стону. Я кричу.
Мне кажется, так громко, что даже оглушает!
Не понимаю, что происходит, мне одновременно невероятно хорошо и невозможно плохо. Разве так бывает?
Я хочу, чтоб прекратил, немедленно, немедленно прекратил, я же сейчас на кусочки… Я же сейчас не выдержу…
Ах, если остановится, я точно умру! Точно-точно!
— Давай, русалочка, еще покричи, так хорошо у тебя выходит…
Зачем он остановился? Зачем он… Напряжение, скопившееся в теле, проходит судорогой от низа живота до кончиков пальцев, я не могу понять, как унять эту дрожь, выматывающую, заставляющую сходить с ума и безостановочно хвататься то за подлокотник дивана, то за спинку, ладони влажные, скользят, и ощущение, что я тону, умираю, и, если мне сейчас не помогут, то ничто не спасет от падения в бездну.
— Скажи, что ты хочешь, русалка…
Он издевается! Он просто убить меня хочет!
Биг Босс что-то делает там, касается нежно-нежно… А мне не надо нежно! Мне надо — как до этого! И даже сильнее! Сильнее!
— Скажи-и-и-и… Давай, русалка, давай… Хочешь кончить? Скажи.
Он… Он мучитель! Он — зверь! Как так можно?
Темирхан опять прижимается губами внизу, целует так, как до этого в губы целовал… Нежно, опять нежно! Не надо нежно! Сильнее!
— Ах…
— Хорошо, русалка, хорошо… Давай еще разочек, скажи, что хочешь…
Горячие губы скользят выше, целуют дрожащий, сжимающийся в спазмах невыраженного желания живот… И это, оказывается, тоже эрогенная зона! Боже, я столько не знала о себе… Боже… Он меня убьет… Он меня просто убьет.
Пусть убьет.
Это так сладко.
Он меня мучает, мучает и мучает своими прикосновениями, пальцами, губами, дыханием обжигающим, доводя до крайности раз за разом и… останавливаясь!
Да даже в инквизиции ведьм пытали менее изощренно!
Я уже стону без перерыва, без остановки, выгибаюсь, судороги сладкие, томительные, все сильнее, все чаще… Губы все искусаны, сухие совсем… Хочу сама добраться, сама закончить эту пытку, но ужасный, гадкий, сумасшедший Биг Босс перехватывает мои пальцы, не пускает!
А затем его лицо опять оказывается напротив моего, горячая кожа груди касается моей, раскаленной, и это взрыв! Безумие!
Он смотрит мне в глаза, серьезно и одновременно бешено, шепчет в пересохшие губы:
— Кончить хочешь, русалка? Скажи?
— Да-а-а… — выдыхаю я, не соображая уже ничего совершенно… Зрачки Темирхана расползаются на всю радужку, он прижимается к моим губам и одновременно что-то делает там, внизу, пальцами, так, как надо, как мне сейчас остро необходимо!
И меня поглощает милосердная тьма. Наконец-то.
Поговорим, русалка?
— А что еще можешь сказать, а, русалка?
Биг Босс сидит напротив меня в кресле, оперев здоровенные татуированные руки о колени, а я только моргаю смущенно, стараясь отвести взгляд от голой груди. Тоже татуированной.
Настолько красивой, что взгляд никак не отводится. От слова «абсолютно». Я словно опять возвращаюсь в то солнечное утро, когда увидела его впервые. Мокрого и полуголого. Прекрасного, как античный… герой. Геракл, например… Или Атлант. Мне кажется, он небо запросто удержит…
Темирхан наверняка просекает мои взгляды, потому что, ну чего уж тут просекать-то, когда того и гляди, косоглазие заработаю, пытаясь отвернуться… И не отворачиваясь.
Мы находимся, судя по всему, у него в спальне.
По крайней мере, проснулась я именно тут. Или очнулась от обморока?
Ужас какой, позорище…
Сколько еще я так выдержу? Для меня каждое наше общение — чересчур! Все слишком, на излом, на самом острие! Того и гляди — сорвешься.
Вот я и срываюсь всякий раз… интересно, скоро ему надоест?
Запоздало до меня доходит смысл его вопроса, и я отрицательно машу головой.
— Ну а попробуй словами сказать, — просит Темирхан, впиваясь в меня своим черным взглядом, — постарайся…
Открываю рот, честно пробую. И закрываю.
Опускаю взгляд.
Ничего не получается у меня, ничего!
Да я и не уверена, что до этого что-то было. Что я говорила…
Скорее всего, я просто с ума сошла. Оно и немудрено, после такого…
Жар опять заливает щеки, я натягиваю на голые плечи покрывало. Да, это тоже открытие было, когда проснулась (очнулась).
Голая.
В огромной кровати, где десять таких, как я, поместятся спокойно. В залитой солнечным светом здоровенной комнате, наверняка, сделанной для великана, настолько невероятными были тут расстояния…
У моих родителей во Владимире трешка как раз столько же квадратов. Если не меньше.
Темирхан сидел рядом, полуголый, в простых джинсах, смотрел на меня.
А я — на него. С откровенным испугом.
Настолько явным, что первое, что он сделал, это поспешно выставил перед собой ладони, вставая:
— Только не опять, русалка! Давай, приходи в себя. Я вот поесть…
Тут он обозначил движение ко мне навстречу, а я, синхронно, от него — к спинке кровати.
Ерзая голыми ногами по простыне и с ужасом осознавая себя голой.
