так увезти Адама не сможет… Я не позволю. И вообще… Может, он еще и не узнает. Может, он уже получил все, что хотел, и угомонится?
Про его признания вчерашние я старательно не думаю, списывая их на влияние момента. Мы, все же, не чужие люди, я его в самом деле люб… ила… Да, именно так, любила… И он наверняка ко мне что-то испытывал…
Адам спит, сладко-сладко, раскинув ручки в разные стороны и в этот момент до боли в сердце напоминает своего отца… Что бы испытывал Азат, если б не было моего побега? Если б я доносила, родила там, на родине? Гордился бы он сыном? Играл бы с ним? Или все так же пропадал бы на работе?
Мне становится ужасно , до слез, обидно за сына. За то, что все так получилось. И за то, что выхода из ситуации я не вижу никакого.
Я могу сказать Азату про сына, но этим спровоцирую еще большее количество проблем. Он не возьмет меня в свой дом, я чужая жена… Позор. А любовницей я не пойду. И Адам окажется между двух огней. Нельзя. Нельзя этого допускать!
Солнце светит Адаму в глаза, я прикрываю кроватку легкой полупрозрачной простынкой.
Поднимаю взгляд и в ужасе замираю.
Прямо навстречу , по аллее, усаженной канадскими кленами, идет Азат. В свете утреннего солнца он смотрится жутко. Шайтаном, с горящими потусторонним светом глазами. Зверем, настигшим добычу…
В первые мгновения безумно хочется выхватить спящего Адама из коляски и, словно перепуганная лань, бежать в сторону дома. Но, конечно же, это не выход. Нервно поправляю полупрозрачную простынку на коляске, цепляюсь за ручку до боли в пальцах и смотрю на приближающегося Азата.
— Здравствуй, сладкая, — говорит он тихо, стрельнув взглядом по коляске, наклоняется и обнимает меня.
Так тепло, так уютно, так привычно… Словно происходящее — обычное дело, словно мы — полноценная семья. Я гуляю с ребенком и жду мужа с работы. Он возвращается, мы целуемся и идем домой, чтоб провести семейный вечер втроем. Я накрываю на стол, кормлю своего мужчину, потом мы вместе кормим и купаем нашего сына, потом укладываем его в кроватку… И идем в спальню. Я обнимаю его перед сном, засыпаю на его груди. И жизнь, такая простая, такая правильная…
Картинка перед глазами становится настолько реальной, что слезы выступают… От обиды, что этого не было и не будет никогда…
— Что случилось? — Азат тревожно поворачивает меня за подбородок к себе, смотрит пристально, — что? Тебе плохо? Кто-то обидел?
Обидел… Я сама себя обидела… И сына тоже… Закопалась, не выбраться. Теперь поздно уже.
Свой выбор я сделала, и менять его не буду.
— Все хорошо, — шепчу я, — просто устала немного… Зачем ты пришел?
— Мы же договаривались, что поговорим.
Ну вот. Вот как раз пример того, почему я не хочу возвращения. Еще вчера я ясно сказала ему, что не хочу разговаривать, но разве меня кто-то услышал?
Азат всегда делает то, что ему хочется. То, что он считает нужным. И чужое мнение, будь то мнение жены, матери, брата, его мало заботит, как обычно.
— Я не хочу говорить, Азат, — без особой надежды на успех, отвечаю я, — смысла нет…
— Да, я вижу, — неожиданно кивает он, — давай я погуляю с тобой, а потом провожу домой.
— Зачем? У тебя же дела… И вообще, Азат, я же сказала, что…
— Давай просто погуляем? Да? И все. Не будем говорить, гулять будем.
Я настолько удивлена, что даже не нахожу слов, чтоб возразить.
И подчиняюсь.
Мы идем по аллее, усаженной с двух сторон канадскими кленами, и разговариваем о каких-то совершенно посторонних вещах. Азат , заботливо понизив голос, чтоб не разбудить ребенка, рассказывает, как в Канаде листья этих кленов приобретают совершенно особый оттенок, такой, какого нигде нет. Там какая-то особая почва, и мимикрия деревьев, и что-то еще…
— Я бы так хотела увидеть это… — вырывается у меня помимо воли, и Азат серьезно кивает:
— Съездим. Посмотришь.
Я, опешив, открываю рот , ища слова. И не нахожу. И, в итоге, выдаю то, что на душе сейчас:
— Я замужем, Азат. Ты не забыл?
— Нет, сладкая, — совершенно спокойно говорит Азат, и только ноздри чуть подрагивают, выдавая его эмоции, — я об этом всегда помню.
— И… Как ты тогда себе это представляешь?
— Ты разведешься, я женюсь на тебе.
Всевышний… Он с ума сошел, определенно…
— Азат… Ты не спросил моего согласия. Опять.
Он застывает, потом кривится мучительно:
— Шайтан… Сладкая, ты же хочешь. Я же знаю тебя. И вчера все понял, сразу понял.
— Что ты понял? Что?
— Что ты не любишь мужа, сладкая. Меня любишь. Ты слишком честная для того, чтоб так поступать… Ты можешь говорить, обманывать, но вот тело не врет, понимаешь? И то, что мы с тобой ощущаем, когда вместе, тоже не обмануть… Я понимаю, ты испугалась тогда, год назад… — Он тянет меня к лавочке, усаживает, садится рядом. Коляска с Адамом чуть в стороне, и наш разговор ему не мешает.
Я хочу возразить, что Азат не прав, что это все ошибка глупая, но он не позволяет. Вообще, я удивлена, обескуражена таким новым Азатом.
Это не Зверь, не тот жестокий мужчина, что силой тащил меня из кабинета, рыча злобно: “Моя жена, моя!”.
Нет, сейчас это серьезный, собранный человек, изо всех сил старающийся спокойно убедить меня в своей правоте. Словно… Словно пережил это все, первый шок прошел, и теперь он принял решение и отступать от него не намерен.
— Не любишь, Наира. — Продолжает он, — я думаю, что замужество для тебя было защитной реакцией… Да? Он тебя любит, может быть, по-своему, хотя я все же не понимаю, как можно так надолго уехать и оставить свою жену и маленького ребенка… Но ты его не любишь… И сбежала ты не к нему. Ты сбежала от меня. Вчера ты это мне ясно дала понять. Я совершил ошибку, сладкая… Верней, не так.
