Я тоже был им в какой-то момент.
— Интересно. Насколько большим был ваш клуб?
— На пике около сорока членов.
— Вау. Это много. — Но не так много, как у Воинов.
Я задавалась вопросом, понимал ли папа, что позволил слишком многим вступить в свой клуб. Он не доверял всем членам, отсюда и видеозаписи, которые можно было использовать для шантажа, если кто-нибудь когда-нибудь переступит черту. Делали ли Цыгане то же самое, или их было слишком мало?
— Я не думаю, что мой отец или другие лидеры когда-либо думали, что это станет настолько масштабным, — сказал Эмметт. — Но ты знаешь, как все происходит. Когда все хорошо, другие люди хотят присоединиться. И какое-то время все было действительно чертовски хорошо.
— Насколько хорошо?
Он сделал глоток.
— Деньги. Сила. Братство. Веселье. Было очень весело.
— Но вы распались?
— Обстоятельства изменились. То, что было весело, стало опасным. Пострадали люди, которые не должны были быть в этом замешаны. А мой отец… он был убит.
— О боже мой, — выдохнула я. — Туз… — Я все еще не могла сказать, что мне жаль. То, что Эмметт потерял отца, вызвало приступ грусти. Но мне не было жаль.
У Эмметта в гостиной стояла фотография Стоуна в рамке. Каждый раз, когда я представляла себе это лицо, его лысую голову и густую белую бороду, я чувствовала прилив гнева.
Потому что Стоун убил моего восемнадцатилетнего брата.
— Он был убит конкурирующим клубом, — сказал Эмметт. — Ублюдки вытащили его из бара и застрелили. Пустив пулю прямо между глаз.
Я вздрогнула. Папа приказал убить Стоуна — возможно, он даже нажал на курок, я не была уверена. Но слышать боль в голосе Эмметта было больнее, чем я ожидала.
Было ясно, что он любил своего отца.
Что ж, я тоже любила своего.
Мы были по разные стороны баррикад в битве, начатой нашими родителями.
— Парень, стоящий за этим, гниет в тюрьме. С меня хватит мести. Сукин сын должен умереть в серой комнате, в полном одиночестве. Я не хочу, чтобы было по-другому.
Я сделала огромный глоток вина, не в силах вымолвить ни слова.
Меня душила ирония.
Эмметт хотел отомстить моему отцу, так же как я планировала отомстить ему.
Эта ночь обещала быть долгой.
Эмметт
— Мои друзья сегодня устраивают барбекю, — сказал я Нове, когда мы сидели на кухонном островке и ели омлет с беконом. — Пойдем со мной.
Ее вилка застыла в воздухе.
— О, я… не могу. Мне нужно работать.
— Сегодня суббота.
— У меня сроки горят. — Она отправила кусочек в рот, пережевывая дольше, чем необходимо.
Я нахмурился и принялся за свою еду. Напряжение прошлой ночи ничуть не ослабло. Во всяком случае, стало только хуже.
Нова все утро поглядывала на дверь. Она чуть было не отказалась от завтрака, но, когда вышла из душа и увидела, что я уже поставил перед ней тарелку, она осталась.
Но в ту минуту, когда посуда окажется в посудомоечной машине, я буду наблюдать, как ее задние фары проносятся по дорожке.
О чем, черт возьми, я думал прошлой ночью? Рассказ о клубе вывел ее из себя. Наверное, потому, что она смотрела это гребаное шоу. «Сыны анархии» и Джекс Теллер могут гнить в аду.
Не то чтобы образ, который они изображали, существенно отличался от того, как жили «Тин Джипси». Возможно, именно поэтому это раздражало меня. Что наш образ жизни, то, чем я дорожил с рождения, превратилось в чистое развлечение.
Мы были преступниками. Убийцами. Мы жили вне закона, и это принесло свои плоды. А именно, жизнь моего отца. Жизнь Дрейвена.
Когда Нова вчера вечером пялилась на мою татуировку, история просто выскользнула наружу.
Чертова ошибка.
Если бы она ела еще быстрее, то подавилась бы.
После того, как мы посидели на веранде, она притихла. Слишком притихла. В ее взгляде была отстраненность.
Даже когда мы легли в постель, и я раздел ее и вошел в нее, она не вскрикнула, когда кончила. Ее нижняя губа была зажата между зубами, а глаза крепко зажмурены, когда ее внутренние стенки стиснули меня.
Лишь на краткий миг после того, как я излил свою разрядку в ее тело, это замкнутое выражение лица исчезло. Но потом она пошла в душ, а когда забралась обратно в постель, с расчесанными и мокрыми волосами, повернулась ко мне спиной. Обычно она спала, свернувшись калачиком у меня под боком, положив голову на изгиб моего плеча.
Я снова притянул ее к своей груди, и, хотя она не вырывалась, ее плечи были холодными.
Все потому, что я не мог держать свой чертов рот на замке. О клубе. О папе. Я хотел, чтобы она узнала обо мне и моей истории. Я хотел, чтобы она познакомилась с моими друзьями. Я хотел, чтобы она перестала быть секретом.
Сегодня этого не произойдёт. Потому что ей нужно работать.
Да, точно.
Завтрак больше не казался привлекательным на вкус, поэтому я встал со стула, выбросил остатки и сполоснул тарелку.
— Туз.
Эмметт. Почему, черт возьми, она не могла называть меня Эмметтом?
— Я не думала, что у нас такие отношения, чтобы знакомится с друзьями, — сказала она.
— Забудь об этом, — отрезал я, не оборачиваясь к ней и слишком сильно открывая посудомоечную машину.
— Ты расстроился.
— Да. — Я был ее приятелем по перепихону и не более того. Она могла спать в моей постели, но не встречаться с моими друзьями. Моей семьей.
— Я пойду. — Она отнесла свою тарелку в раковину и остановилась рядом со мной.
Я выхватил тарелку у нее из рук, сполоснув и ее тоже. Затем принялся за сковороду на плите, оттирая ее сильнее, чем это было необходимо.
Она вздохнула, но не сказала ни слова, направляясь к входной двери, стук ее каблуков был подобен удару молота в грудь, когда она уходила.
На днях я услышу этот звук в последний раз.
Возможно, сегодня был тот самый день.
Может быть, сегодня и должен был быть тот самый день.
Я оперся руками о столешницу, глядя в окно над раковиной и на деревья. Это были те же деревья, за которыми мы наблюдали с веранды каждый вечер. Вдалеке заурчал двигатель, слишком быстро затихая.
— Черт. — Я провел рукой по бороде.
Я влюблялся в нее. Я видел, как мои друзья делали то же самое, наблюдая издалека. Лео даже не осознавал, что влюблен в Кэсс, пока я не упомянул об этом.
Не было смысла отрицать это самому.
Я влюблялся в Нову.
Возможно,
