– Кто такой Киркоров?
– Господи, Шадрина, ты с Луны свалилась? Нет, Луна достаточно близко, с Марса, наверное, ты моя Аэлита… Только не спрашивай, кто такая Аэлита!
– Про Аэлиту я знаю.
– Ну все, все, иди ко мне.
– Костя, а Тоська еще сказала, что нас отследили…
– Ну и на здоровье!
…Уходя в начале десятого, Костя сказал:
– Шадрина, выше нос! И запомни: если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее!
– Ты что, играешь Тригорина?
– Нет, играл когда-то Треплева, плохо играл, надо сказать. А Тригорина сейчас смог бы… Слушай, а почему все-таки она сказала, что у меня неухоженный вид?
Глава четырнадцатая
Перевозбуждение примитивной личности
Я оставила дома мобильник и пошла бродить по городу. И не думать ни о чем и ни о ком. Отключиться. Забыть. «Забыть» – кодовое слово для меня. Приказываю себе забыть и забываю! Как оказалось, не навсегда, но на какое-то время.
Вот и мой родной Вспольный переулок. Дом, где мы жили с мамой, когда отец ушел от нас. Тут у нас была однокомнатная квартира. Потом, когда мама заболела, мы съехались с Мурой, сменяли ее комнатушку в коммуналке и нашу квартиру на двухкомнатную на Шаболовке, но мама там уже не жила, а меня после ее смерти отец забрал к себе, он говорил, что не может доверить меня Муре. Она слишком любвеобильна, как он тогда выразился. Потом ему предстояло получать квартиру от Союза художников, и он прописал меня к себе, чтобы получить лишние метры… Черт возьми, у меня же была «площадь» в Москве! Куда она делась? Впрочем, бог с ними, с этими метрами… Мне что, жить негде? Слава богу, у меня большой дом и есть деньги, если захочу купить жилье здесь… Интересно, это дорого – квартира в Москве? Глупости, бред. Мне очень нравится быть здесь иностранкой, а вот москвичкой? Ерунда, да и домочадцы мои лохматые в городских условиях жить не смогут. Интересно, как там Кукс? За Мойшу и Тузика я не беспокоилась.
Я прошла по Вспольному переулку до улицы Качалова и повернула назад, вернулась к улице Алексея Толстого, теперь они соответственно назывались Малой Никитской и Спиридоновкой. Хотела зайти в наш подъезд, но он был заперт. Я медленно побрела в сторону Патриков – так мы называли в детстве Патриаршие пруды… А вон в том доме жил Костя, у них была комната в коммуналке, потом они получили двухкомнатную квартиру «за выездом», то есть в старом доме на Большой Бронной, и это считалось огромным везением, потому что в те годы обычно переселяли на окраины. И многие, уезжая, меняли школу. Помню, как ликовал Костя, когда узнал, что им дали квартиру так близко. А вот и Патрики. Тут мы катались на коньках. Однажды я упала и расквасила себе нос, а Костя прикладывал мне к носу снег. У нас была хорошая школа, дружный класс, и я, переехав, ни за что не согласилась перейти в другую школу, так и ездила сюда на метро и троллейбусе…
У Кости в новой квартире я не была, даже точно не помню, в каком именно доме он жил. Наверное, он и сейчас там живет. Он очень мало интересовал меня тогда. А теперь? Я с улыбкой вспомнила его тревогу по поводу замечания пьяной блондинки. Странная вещь, я с ним сплю, мне это нравится, он то и дело твердит о своей любви, а я не чувствую этого… Я помню, как еще почти ребенком почувствовала закипающую страсть взрослого мужчины, папиного друга Андрея Георгиевича, как испугалась этого, как заволновалась… Потом такое же чувство было и с Янеком, и с Питером… А с Костей этого нет, хотя, казалось бы… Значит, я не внушаю ему страсти, этому ослепительному мужчине, безусловно, самому ослепительному в моей жизни? А разве то, что я к нему чувствую, – страсть? Нет, даже близко нет. Хотя в постели с ним хорошо… Наверное, я не так быстро загораюсь… Ну, конечно, я ни разу в жизни не загорелась сама, а только от чужого огня… Так что же, Костин огонь недостаточно горяч и ярок? Чепуха! Все, что я тут нарассуждала – чепуха! Результат съехавшей крыши, как они тут теперь выражаются. А на Патриках можно отдохнуть. Я купила эскимо и села на лавочку. Эскимо оказалось вкусным. Лавочка в тенечке. Что еще надо человеку, вернувшемуся в родные пенаты? На лавочку сели две девчушки лет по пятнадцать, тоненькие, длинноногие, одна смуглая, черненькая, вторая бело-розовая, Додик таких называет «зефирчиками». Они пили из банок кока-колу и говорили между собой вроде бы по-русски, но понять что-либо было затруднительно.
– Зажгли вчера?
– Аск!
– И чего?
– Да ну… Маленький врубил «Арию» – полный отстой!
– «Ария» отстой? Ты чего? Что ты тогда слушаешь вообще?
– «Хим», это супер!
– А «Дискотека Авария»?
– «Хим» лучше!
– Ну хоть поколбасились? Хотя, если тебя от «Хима» плющит, то…
Да! Если своих сверстников и старшее поколение я еще понимаю, Майку и Нелли уже с натяжкой, то этих… Единственное, что удалось уловить, по-видимому, они не сошлись во вкусах относительно каких-то модных групп…
Разговор двух девочек меня отвлек и развеселил. Что за бредовые мысли лезут в голову – страсть не страсть, какая разница, если мне хорошо? А разве мне хорошо? Ну еще бы! Я с ходу завела роман с мужчиной, о котором мечтают все бабы. Ерунда, эти девочки и не думают о нем, он для них древний старик. Но вот Мальвина смотрела на него с восторгом, Мура говорит с придыханием, а неведомая Злата умирает от любви. А я? Я вообще когда-нибудь умирала от любви? Конечно, от любви к Андрею я умирала. От любви к Янеку нет – так, немножко поумирала от его нелюбви, когда он ушел. От любви к Питеру просто не было нужды умирать, там все было так хорошо, гармонично, спокойно… И вот теперь Костя Иванишин. Когда он рядом, особенно в постели, да, мне кажется, что умираю… Этот спящий красавец говорит столько хороших, даже прекрасных слов, он такой обворожительный – разве можно остаться спокойной? Но чего-то не хватает и что-то мешает… Наверное, он любит не меня, сорокадвухлетнюю женщину, а свою детскую любовь ко мне. Он вообще любит больше всех себя. А меня уже как факт своей биографии. Тьфу, я запуталась… Да какая разница в конце-то концов? У меня роман, роман, который польстил бы любой бабе в здравом уме и твердой памяти, так зачем копаться в себе, как именно он меня любит? Идиотка! Да как бы не любил! Я уеду домой и будет что вспомнить. У меня впереди еще много дней и многое может случиться. А Рыжий? Что Рыжий? Его поезд ушел! Интересно, так еще говорят? Я ему ничего не обещала, ничего не должна, между нами ничего не было, кроме нескольких поцелуев… Однако при воспоминании об этих поцелуях я сомлела ничуть не меньше, чем при воспоминании о двух ночах с Костей… Что же это такое? Бешенство матки? Никогда этим не страдала. Мало ли чем я до сих пор не страдала… Это Костя разбудил во мне зверя? Я слышала, что у женщин за сорок все желания обостряются. У нас в университете одна дама, профессор биологии, в сорок три года просто рехнулась на сексуальной почве, говорили, она жила чуть ли не со всеми своими студентами… Вон идет довольно видный парень, лица, правда, еще не разглядеть, но фигура – блеск, надо бы проверить себя, вызовет он во мне какие-нибудь ощущения? Парень оказался довольно красивым, лет двадцати двух, но не вызвал ровным счетом никаких ощущений. И слава богу, только этого не хватало. Но если я еще встречусь с Рыжим, могу и не устоять… У него такие красивые, такие большие руки. У Кости тоже красивые руки, но это руки аристократа. А у Рыжего руки мужицкие, и мне это нравится. Такой если ударит… Но не меня же он ударит? Хотя такой может… Нет, ерунда, он бывший офицер, офицеры женщин не бьют. Но он же советский офицер, а советские офицеры, насколько я знаю, своих жен еще как лупцевали… Нет, у меня определенно съехала крыша! Надо скорее пойти домой и посмотреть, кто мне звонил… А то мало ли… Но хочется есть, а дома после Костиного визита хоть шаром покати. Надо бы купить какой-то еды, а пока зайти куда-нибудь поесть. В Москве сейчас ресторанчики и кафе на каждом шагу. Первой на пути мне попалась кондитерская. И вдруг я поняла, что безумно хочу сладкого, каких-нибудь пирожных с кремом и взбитыми сливками, хочу до одури. Я вошла и заказала кофе с большим куском аппетитного торта, который углядела на витрине. Торт оказался вкусным до невозможности. Я умяла его мгновенно и поняла, что хочу еще. Мне принесли кусок уже другого торта, я с упоением принялась за него, и вдруг до меня дошло – такое со мной бывает, только когда я влюблена. Обычно я довольно равнодушно отношусь к сладостям, но когда влюбляюсь… Видимо, в организме что-то сгорает и возникает неодолимая потребность в сладком. Интересно, в кого я все-таки влюблена? Ну конечно в Костю… Или все-таки в Рыжего? Но, судя по тому, что второй кусок был уничтожен в считанные минуты и я уже готова была заказать третий, не исключено, что я влюблена в них обоих. Заказывать третий я просто постеснялась. Посидела еще над чашкой кофе, расплатилась и совершенно неудовлетворенной вышла на улицу. Мое счастье, что я не полнею и вполне могу позволить себе съесть еще что-то сладкое, организм требует… По пути попалась булочная. Я зашла и замерла. На витрине лежали самые любимые пирожные моего детства – обсыпные эклеры. Помню, мама, признававшая только эклеры с заварным кремом из магазина в Столешниковом переулке, слегка презирала мою плебейскую страсть к эклерам с жирным сливочным кремом.
