Я кричала еще минут пять, он терпеливо слушал.
— Ровно в половине девятого мы ходили купаться, до этого у нас была пятикилометровая прогулка. Я только что вернулся в отель, и мне сразу передали твою записку.
— Если бы я кого-то любила и была от него далеко и с другим, нелюбимым человеком, то звонила бы по тридцать раз на дню. Ты же теперь живешь со мной — ты что, забыл???
— Но ведь мы же договорились, что я позвоню тебе вечером. Лена, ну что я могу сделать? Все здесь не так прекрасно, как ты думаешь. Я хорошо понимаю твое состояние, но ты сильно все преувеличиваешь. Мы купаемся, ходим обедать и пьем кофе. И так каждый день. Здесь не происходит ничего особенного, ровным счетом ничего не случается.
Молчание.
— Нет и этого тоже. Мы ложимся в одну кровать, но я ведь тебе уже говорил, что не прикасаюсь к ней вообще с тех пор, как она забеременела. Я не могу этого делать с женщиной в положении, я же тебе говорил.
Не бывает правильной жизни внутри жизни ложной.
Уже одна только мысль об общей комнате в отеле уничтожала всякий порыв великодушия. Он, правда, упорно твердил, что между ними ничего нет.
В воскресенье рано утром он должен был вернуться.
У меня постоянно было такое ощущение, что он врал; иногда большая ложь, иногда маленькая, иногда необходимая в данный момент, иногда бессмысленная. Но в любом случае он никогда не сознавался во лжи.
Незаметно пробежал понедельник; в полдень он снова отправился к своей жене. Я радостно паковала чемоданы в предвкушении предстоящего отъезда. В этот же день вечером он сообщил мне, что во втором филиале его фирмы большие проблемы — не хватает персонала — и ему необходимо поехать туда, чтобы решить эту проблему. Но он, пожалуй, вернется к четырем или к половине пятого.
— В сфере обслуживания все не так просто, — сказал он. — Если клиент не получает хороший сервис, он разворачивается, уходит и никогда больше не возвращается. В следующем году отец передаст мне управление всеми делами, и тогда я устрою все так, чтобы быть занятым на работе не больше, чем полдня. И тогда у меня будет куча времени для тебя!
Я попыталась тренироваться, впрочем, без особого успеха, затем поехала в бассейн, читала «Просветление духа из себя самой» — ментальный тренинг. В пять отправилась домой в надежде, что он, может быть, уже вернулся. Его там не было. В пятнадцать минут шестого он позвонил и сказал, что будет через полчаса. В пятнадцать минут седьмого он наконец-то появился.
К этому времени я уже пришла в состояние полной недееспособности. Находясь под действием гнева, как под сильным наркотиком, я сидела и напряженно думала, пытаясь найти какой-нибудь разумный выход из этой ситуации. Я знала, что орать не имеет смысла, плакать — бесполезно, угрозы тоже не произведут на него никакого эффекта. Единственным решением было: покончить или вынести.
Он стоял в проеме кухонной двери и смотрел в окно, опираясь левой рукой о косяк. Молчал, курил, слушал мои упреки, беспомощно отпирался, аргументируя опоздание тем, что не мог уйти, не обслужив всех клиентов. А я становилась все яростнее, все отчаяннее. И все время я стояла перед ним и вдыхала его запах, мой любимый запах — эту сводившую меня с ума смесь из благоуханной свежести, следа туалетной воды и чего-то еще, первобытно-мужского. Я теряла последний разум от его плавной, неторопливой манеры двигаться, которая, несмотря на всю его быкоподобность, была даже элегантной, от его длинных волос, волчьих глаз, широких плеч и, черт побери, от его крепкого зада, один взгляд на который приводил меня в состояние возбуждения. Я никогда еще в своей жизни не встречала ничего подобного. У всех, с кем я бывала близка прежде, чего-нибудь не хватало — зад был либо слишком худ, либо слишком велик, либо слишком жирный, либо слишком широкий, слишком твердый или, наоборот, слишком рыхлый.
Но следует ли жертвовать своим здоровьем ради одной, пусть даже прекрасной, задницы?
— Ты отнимаешь у меня драгоценное время моей жизни! — кричала я. — С тех пор, как я с тобой познакомилась, моя жизнь состоит только из ожидания Симона Шутца. И это не приносит мне ровным счетом никакого удовольствия. Я больше не хочу растрачивать драгоценные часы своей драгоценной жизни на подобные глупости. Я просто устала!
Он взглянул на меня.
— Я отнимаю у тебя время?
— Да! — кричала я. — Вот уже целый год!
Он промолчал. Как это бывало почти всегда. Вдруг он поднялся и вышел на кухню.
Хочет сделать себе кофе, подумала я. Затем услышала шум отъезжающей машины. Сначала я ничего не поняла. Я искала его по всему дому до тех пор, пока не увидела в окне садовника и его помощницу, которые все еще были в саду. Следовательно, отъехать мог только Симон, который почему-то сделал это без объяснений. Я была вне себя. Это что, конец? Или он уехал просто так, из слабости? Или, может быть, поехал домой, чтобы взять одежду для отпуска? Вряд ли.
Я села в машину и помчалась в Брюкмюль. Со скоростью сто шестьдесят километров в час летела я по трассе, с риском для жизни совершая объездные маневры. Я была готова ко всему. Я хотела наорать на него при жене, если понадобится, дать пощечину. Но его машины перед домом не оказалось. Там стояли машина его жены и еще какие-то, с мюнхенскими номерами. Звонка перед дверью тоже не было. Я тихо вступила в прихожую. Из сада до меня донеслись громкие, веселые голоса. Здесь явно были гости. Неожиданно передо мной в дверном проеме появилась жена Симона. Мы молча поглядели друг на друга.
— Я хотела бы поговорить с тобой, — сказала я, чтобы что-нибудь сказать.
Она посмотрела на меня враждебно. Затем подошла к двери, широко открыла ее передо мной и сказала с сильным нижнебаварским акцентом:
— Здесь мой дом. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты в него заходила. Пожалуйста, выйди вон!
И протянутой рукой указала мне на выход.
Хо-хо, цветочница Шутц — фрау Лустиг вам что, собачка? Нет, так не пойдет, моя милая! Я широко расставила ноги и приняла надменное выражение лица.
— Успокойся, — сказала я ледяным тоном. — И не выпендривайся. Так ты ничего не добьешься. Я не хочу никакой холодной войны — потому и пришла сюда. Надо поговорить. Ситуация действительно серьезная.
Она немного поколебалась.
— Ну что ж. Входи.
Мы прошли в комнату. В прошлый раз мы были здесь втроем — Бритта, Симон и я. Симон тогда устроился в кресле и предоставил нам все решать самим.
— Что даст твое «поговорить»? — сказала она.
Ее голос и руки дрожали, но она пыталась сохранять самообладание. Ее голос был холоден, резок и раздражен.
